Александр Дюдин - Сестры

Утром Валя заправляла суп, жарила котлеты на обед, носилась из комнаты в кухню, кормила мужчин завтраком, на ходу говорила сыну свои соображения:

– Я не возражаю, Миша, любите – женитесь. Но, может быть, вы подождете два года? Себя проверите. Ну, хочешь, с ее мамой соберемся сегодня вечером за столом, обсудим, как лучше поступить. Трудно для нее сложится жизнь. Еще сама девочка, и ребенок будет, учеба…

– Ладно, передам ей, я согласен подождать два года.

С работы Миша побежал к Ире.

Во время войны Ирина мама, Надежда Петровна, артистка, эвакуировалась с театром из Воронежа вместе с маленькой дочкой. Труппу разместили в общежитии. Комнат не хватало. В одной, которая была чуть больше других, поставили деревянную перегородку, отделив угол. В этом углу они и жили.

Театр после войны вернулся в Воронеж. Надежда Петровна к этому времени тяжело больная ревматизмом сердца, не работала, имела вторую группу инвалидности, небольшую пенсию. Жили бедно. Время от времени ее на полтора-два месяца клали в больницу, где она питалась, и тогда могла скопить что-то на одежду. Худенькая, бледная, с синими до черноты губами и большими добрыми глазами мать Иры была тихим, интеллигентным, безобидным существом. Ира, маленькая в мать, тоненькая, словно точеная, с красивыми руками и ногами, несмотря на свою хрупкость, обладала сильным характером и командовала безумно любящей ее родительницей. Чуть вздернутый носик, темно-коричневые глаза, короткая стрижка черных волос и, как две красные пиявки, извилистые губы большого рта не портили ее, а делали лицо гармоничным и привлекательным. Одно только было неприятным: когда она говорила, то верхняя губа словно приклеивалась к носу.

– Мать просит обождать два года, – прямо с ходу объявил Миша, появляясь на пороге. – Предлагает собраться сегодня вечером за круглым столом вместе с Надеждой Петровной, обсудить этот вопрос.

– Они будут обсуждать: когда мне замуж выходить! Ха! – возмутилась Ира. – Ты паспорт взял? – Миша на всякий случай паспорт захватил с собой.

– Взял.

– Сейчас идем в ЗАГС подавать заявление. Как с комнатой, договорился?

– Мать категорически отказалась освободить комнату.

– Как так? – растерялась Ира. – А где нам жить? – глаза загорелись злым огнем. Круто повернулась к матери. – Придется тебе, мама, ехать к своей сестре в Казань!

– Доченька, не гони ты меня из своего угла. Кому я там нужна? У них одна комната в двенадцать метров, двое детей! Я больная, где там помещусь? – взмолилась мать.

– А-а! – Ира выгнулась, как маленький мягкий хищник перед прыжком. – Ты всегда была эгоисткой! Тебе наплевать на мою жизнь, только о себе думаешь! Так подыхай в своем углу, тебе немного осталось жить! Да, немного, немного, – злорадно повторяла она, – я подожду! – схватила сумочку со стола и выскочила в коридор.

Задохнулась от обиды Надежда Петровна, держась за больное сердце, слова не могла произнести. Нащупала капельки, не считая, выпила, боль в сердце не унималась. Она держала руку на груди, лежала, и слезы потоком бежали по вискам, затекали в уши, капали на подушку. Перед ее глазами встал тот далекий день, когда отец Иры, полюбив другую, уходил из дома, оставляя трехлетнюю дочь. Расстроенная Надежда Петровна собирала его вещи и машинально, бестолково толкала в чемодан свои платья. Крепилась, не плакала, но лицо отражало такую муку, такую безмолвную душевную боль, что мужу стало жаль тихое безответное существо. Обнял ее, прошептал: «Прости», – и все-таки ушел. А она стояла посредине комнаты, безвольно опустив руки, и не могла сдвинуться с места. Вот тогда-то и заболело впервые сердце. Она помнила, как было тяжело! Ни днем, ни ночью, ни на минуту не забывала она о муже. И то, что он ушел, казалось безмерным несчастьем, которое она не в силах перенести.

Трудно сказать, справилась бы Надежда Петровна с горем, навалившимся на нее всей тяжестью, с болезнью, отягощенной горем, если бы не маленькая дочка. Только она возвращала ее к жизни. А когда через год осознала, что больна, и обратилась к врачу, помочь уже было поздно. Ревматизм разрушил клапаны сердца.

Потом началась бедная, полная лишений жизнь никому неизвестной хористки в театре музыкальной комедии.

С дочкой никогда не разлучалась. Боялась почему-то потерять ее. На работу вместе, в магазин вместе. Девочка часто болела. Сколько тревожных ночей она, неверующая, молила Бога сохранить дочке жизнь. Единственным огоньком в ее жизни была дочь. Все мерки по ее капризам: это Ирочка любит – значит хорошо, это не любит – значит плохо.

До вечера пролежала Надежда Петровна в своем, сразу опустевшем углу, чутко прислушиваясь к шагам в коридоре. Ждала дочь. Бесконечно долго тянулись часы. Когда совсем стемнело, решила пойти к Воробьевым: «Может быть, там Ирочка, или они знают, где она».

Валя радушно приняла ее. «Однако как тяжело больна мать Иры, – подумала она, глядя на отечное, бледно-синее лицо и большой живот. – Наверное, водянка?»

– Убежали все-таки наши дети в ЗАГС, – начала Надежда Петровна еще с порога, едва переводя дыхание. – Не приходили к вам? – и замерла в тревоге.

– Нет, не приходили.

– Где они? – говорила упавшим голосом, направляясь в комнату. – Что-то беспокоюсь. Ирочка убежала голодная, не обедала, – помолчала печально. – Миша, я поняла, был согласен подождать два года, а дочка ни в какую! Вы уж не сердитесь на нее, ребенок еще. Любят друг друга, – тяжело опустившись на диван, села. Комната, залитая светом, после темной и холодной улицы показалась Надежде Петровне теплой и уютной. Ничего лишнего в небольшой столовой. Разная, купленная по случаю мебель: буфет, несколько стульев вокруг круглого стола в середине комнаты, диван, пианино слева. Желтый шелковый абажур над столом светил мягким теплым светом.

– Что ж сердиться? Год раньше, год позже, лишь бы жили хорошо. Пожелаем им счастья, да будем готовиться к свадьбе! – озабоченно говорила Валя.

Следом за Надеждой Петровной пришел Сергей. Посидели за столом. Выпили чаю. Валя с мужем проводили ее до дома, зашли в бедный уголок. Как-никак в их семье появилась родня.

Тем временем Миша с Ирой стояли у общежития пединститута, где училась Ира. Целовались, освещенные светом, льющимся из окон. Ветер стих, сразу стало теплее. Медленно падал снег крупными хлопьями, засыпая белую пушистую шапочку и плечи Иры.

Подав заявление, они, веселые, зашли в ресторан. Взяли немного сухого вина, заказали пельмени. На большее не рискнули. У Миши в кармане был трояк, оставшийся до получки. Ира, щелкнув замочком сумочки, добавила своих, чтоб рассчитаться. Счастьем светились лица. Ресторан, отделанный красным деревом, казался шикарным. С потолка спускались, словно воздушные, красные, синие, желтые шарики из стекла, освещая зал разноцветными пятнами. Сверкал голубым хрусталем накрытый стол. Играл оркестр. Они танцевали, чувствуя себя свободными, взрослыми. Казалось, вся предстоящая жизнь будет вот таким сплошным праздником.