Александр Дюдин - Сестры

Егор, когда вышел от Марии, зло думал: «Не приду неделю, пусть попрыгает!» Но через минуту душа виновато заныла: «Чего я вспылил? Встреча неожиданная, сам видел по взгляду Марии, по тому, как она побелела. «Это первое и последнее свидание, обещаю тебе, – вспомнил он слова Марии, – Не волнуйся». Она позаботилась, чтоб я не волновался, а мой поступок – поступок бездушного глупца, – стало досадно, – вечно я сначала вспылю, а потом подумаю. Конечно, ей нужно было побыть одной, справиться с чувствами, вызванными встречей. Нехорошо получилось. Паршиво».

На другой день утром, направляясь к Марии, Егор увидел, что из магазина выносят коробки конфет «Ассорти». Они сейчас редко продавались. Зашел, купил три коробки, жене и ребятам. Пришел к Марии виноватым, боясь поднять голову.

– Прости, пожалуйста, за вчерашнее. Глупо вспылил, вел себя, как последний осел, – неловко помялся, переступая с ноги на ногу. Вспомнил про конфеты (Мария любила шоколадное «Ассорти»), обрадовался как утопающий спасательному кругу. – Вот, купил. Сегодня продавали, – подал ей конфеты.

– Зачем так много?

– Ребятам привезем.

Мария сделала вид, что ничего не произошло. Но теперь боялась встречи с Николаем. Рана в душе, вызванная свиданием, еще не зажила, бередить не хотелось. Но, к счастью, его нигде не было. «Может быть, уехал?» – думала она. Иногда, увидев седую голову в толпе, падало, трепетало сердце; и только убедившись, что это не он, успокаивалась. Прежнего отдыха не было, соскучилась по дому, ребятам и не могла дождаться конца путевки.

В аэропорту, перед самой посадкой в самолет, Мария увидела Николая. Он стоял и смотрел на нее. Взгляд его был напряженным и выжидающим. Увидел его и Егор, глянул на жену. Она была холодно спокойна. Сумела подавить волнение. Не хотела расстраивать мужа. Они прошли мимо, не поздоровавшись. «Пришел проводить, милый ты мой», – подумала с благодарностью Мария. А на сердце была теплая грусть. Вспыхнула когда-то зарницей любовь яркая, ослепила на миг и исчезла навсегда. Осталось лишь эхо да приятное воспоминание.

Тяжелыми были для Вали эти пять лет после свадьбы сына. Сноха стипендии не получала – училась плохо. Когда Мишу в первый же год сняли со стипендии за непосещаемость, она заикнулась было, что ей теперь еще тяжелее будет. Сын взъерошился и заявил: «Хорошо, я пойду работать!»

Валя испугалась: бросит институт, а ей очень хотелось, чтоб оба получили образование, как бы трудно сейчас ни было.

– Не надо, как-нибудь вытянем, – ответила она примирительно.

У Миши росла девочка. Сергей приносил зарплату, и все эти годы Валя половину отдавала им. Со своей зарплатой поступала так же. «Их трое и нас трое, – рассуждала она, – значит и деньги пополам». Перед получкой вытряхивала все карманы, собирая мелочь на хлеб. За пять лет носков не купила, штопку на штопку лепила. Порвалось всё. Сегодня она меняла постель: простыни, наволочки проносились, а в середине светятся, едва дышат. Износились у всех пальто. Катюша из своего выросла. Валя просила ее: «Потерпи, дочка, вот скоро Миша окончит институт, начнет работать, я всё тебе новое куплю, в первую очередь». Девочка заканчивала одиннадцатый класс. Вале было жаль дочь: одета всех беднее. Она вспомнила нечаянно подслушанный разговор накануне в троллейбусе, когда ехала с работы:

– Живет начальство богато, сколько хочет, столько и возьмет денег. Позвонит в банк, кто откажет секретарю Горкома? Скажет: «Неси тыщу». И принесут. Попробуй, не принеси! Завтра же с работы снимут! Пост, сам понимаешь, денежный! – и щелкнул языком. Валя посмотрела на говорившего: небритый мужик с клеенчатой сумкой, набитой до отказа какими-то вещами.

– Да ну-у?! – с жадным любопытством протянул толстый лысый мужик с большим животом.

– Вот тебе и ну! У меня побрательник секретарем сельского райкома работает. Доподлинно знаю. Хлеб не едят, одну икру ложками хлебают. Сам видел.

«Боже мой, какие глупости болтают! И чем невероятнее, тем скорее верят! Ей хотелось вмешаться в разговор, сказать, что он говорит неправду, что партийные работники тоже на зарплате, и что совесть коммуниста должна быть самой чистой, иначе ему в партии не место! Это суровый закон действительности». Но она видела тупое лицо небритого мужика и понимала: его не пробьешь. И разговаривать с ним отпала охота.

Сегодня воскресенье. Серый пасмурный день в мелкой сетке осеннего дождя. У Вали варится бульон на обед, вкусно пахнет вареным мясом. Она ходила из комнаты в комнату, озабоченная, делала уборку. «Брюки у отца проносились, наклонится – расползутся. Купить новые не на что. Придется в кассе взаимопомощи перехватить. Хоть трудно, но постепенно рассчитаюсь».

Хлопнула входная дверь. Пришел Миша с туго набитым книгами портфелем, сел, не раздеваясь, и удрученно сказал:

– Если ты меня, мать, выгонишь сейчас, я там с голоду сдохну! – Валя посмотрела на него: он едва держался на ногах от худобы. Она давно заметила, что Миша тает, обеспокоенно спрашивала: не болен ли он. Но Миша был живой, веселый, ел с отменным аппетитом, и она успокаивалась: «Молодой, много бегает, устает! А то, что он голоден, ей и в голову не приходило, ведь они на эти деньги не голодали. Денег не хватало на одежду, но на питание достаточно. Валя стояла перед сыном и удивленно смотрела на него.

– Я уже год ем один раз в день, вечером, когда забегаю к вам. Ира на деньги, которые от вас приношу, покупает наряды. Дома хлеба кусочка нет, ни копейки не дает мне на питание!

– Как же ты позволяешь ей так вести себя?

– А что я сделаю? Вы дали семьдесят пять рублей, она пошла и купила лаковые туфли за шестьдесят. Говорю ей, что ослаб, ходить не могу. Она отвечает: «Иди к родителям, питайся там!» А мне несколько раз в день ходить неудобно: вы же пополам зарплату делите. У нее полные карманы шоколадных конфет, она может жить на конфетах, а мне борща с хлебом хочется. Не могу так больше жить!

– Не отдавай ей все деньги, оставляй себе на питание.

– Она требует все. А спрятать мне негде. Да и что это за жизнь, если на питание от жены деньги прятать! Это же не на водку!

Сын жаловался первый раз. Всегда бодрился, говорил, что живет хорошо. Валя видела, что он бодрился, но не знала в чем дело, и что-то не верилось сейчас в его объяснения.

– Ладно, раздевайся. Вечером сходите с отцом к Ире, поговорите. Для того чтобы решить, кто из вас прав, кто виноват, нужно выслушать обе стороны. А расходиться вам нельзя, у вас дочь растет. О ней подумать надо. Молоды еще, всё утрясется.

Сергей из Горкома пришел поздно, устало ел, хмурился, слушал жену. Молчал. Потом встал из-за стола, коротко сказал сыну: «Пошли!»

Конец октября, холодно, но снег таял днем. Дрожат колючие зигзаги света от фонарей в лужах. Светятся яркие витрины магазинов с полураздетыми манекенами, валяются на полу женские трусики, лифчики с красными ярлычками цен. Плотно, стремительно движется толпа по проспекту – торопятся домой. Дует холодный пронизывающий ветер с реки. Справа суровый желтый Иртыш гонит стылые воды с шугой, тонкими льдинками. Далеко видны зеленые, белые огоньки, словно игрушечных, последних смелых пароходиков.