Александр Дюдин - Сестры

– Я к вам на минутку. Нет больше моих сил! – простонала она. – Невозможный ребенок ваш сын! Организатор всех безобразий в классе! Загудит с закрытым ртом – все гудят! А мне же программу проходить надо! Сегодня затопал ногами под партой – весь класс затопал! – и вдруг заплакала, шумно сморкаясь в носовой платок.

– Миша! – окликнула Валя сына. Потупив лобастую голову, поглядывая исподлобья, в дверях остановился Михаил. – Миша, Евгения Митрофановна жалуется на тебя! Ты плохо ведешь себя на уроках? Чего молчишь?

– Я уже разговаривала с ним, – вытирала слезы учительница. – Бесполезно! Пороть его надо, пороть! – колотила она согнутым указательным пальцем по портфелю, лежавшему на коленях. – Вы уж воздействуйте на него, а то просто никаких сил моих нет! В такой буран плетусь, не могу отложить, с ужасом думаю, что он завтра придумает. В школу идти не хочется! – надела шаль на голову. Оставляя мокрые следы от валенок, пошла к двери, выгнув спину дугой. Вале было жаль ее и стыдно за сына.

– Ты почему себя так ведешь? Учительница грамоте вас учит, а ты мешаешь, шалишь на уроках? Чего молчишь? – упрямый вид сына взвинчивал ее. – Сколько раз я буду разговаривать с тобой об одном и том же? Ты почему не понимаешь, что так себя вести нельзя? В прошлый раз с тобой сидела больше часа, убеждала, а ты всё молчишь и продолжаешь безобразничать?!

Сын смотрел по-недоброму на мать. Зло закипало в груди. «Права учительница, если слов не понимает, надо пороть».

– Ты будешь мне отвечать? – взяла за руку и стегнула по спине ремнем. Он заорал, изгибаясь. Закричала, испугавшись, Катя. Валя вытолкала дочь в другую комнату. Хлестанула сына еще пару раз. – Вставай в угол! – Миша стоял в углу, всхлипывая, упрямо глядя исподлобья. Побила и досадовала, что не сдержалась.

На другой день, делая обход в палатах, останавливалась, вспоминая сына. Сердце щемило от жалости к нему. Несколько раз звонила домой. Телефон молчал. «Не пришел еще из школы, – беспокоилась Валя, – что-то долго нет». Наконец взяла трубку свекровь. «Видно, пришла в гости, ключ у нее есть. Скучает о внуке», – подумала Валя.

– Пришел Миша?

– Пришел, куда он денется!?

– Как у него настроение? Я вчера побила его, наверное, переживает?

– Давно забыл! Вон с санками носится на улице!

Сердце всё равно виновато ныло. И учительницу жаль. «Никудышная я мать, не понимаю его, нет у меня к нему подхода, к моему родному, милому мальчишке. И отец помочь не может, работает с утра до ночи без выходных».

Всю зиму мучилась с ним Валя. Чем больше его наказывала, тем хуже он себя вел в школе, придумывая всё новые пакости ненавистной учительнице. «А впереди еще самый опасный возраст – переходный. По-хорошему пробовала, тоже не помогает. Ума не приложу, как добраться до его душонки? Что у него в голове? Как наладить контакт?» Она должна сохранить семью ради детей. Но как ей трудно будет теперь жить с мужем рядом. Может быть, пройдет какое-то время, заживет, зарубцуется постепенно. Всё же не чужой человек, хоть сейчас душа не лежала к нему, а вот нет его, и не может уснуть, беспокоится. Наладится постепенно.

Уже в первом часу ночи послышался шум машины около дома, хлопнула дверца. Валя встала, зажгла свет. В кухню вошел довольный, взволнованный Сергей.

– Ну, что? Рассказывай!

– Понимаешь, – говорил он, снимая пальто, – предлагают работать завотделом Обкома партии по оборонной промышленности.

– А ты?

– Я согласился. Работа, конечно, большая, ответственная, это не завод. Как думаешь, – волновался он, – справлюсь?

– Не боги горшки обжигают. С высшим техническим образованием, опыт партийной работы есть, голова есть. Думаю, что справишься.

Забуранило. Жалобно выл, стонал ветер, дул, гремел железом на крышах. Сыпались, шурша, снежинки на стекла окон. Переволновавшись, Валя не могла уснуть, ворочался Сергей. Хотелось есть. Вспомнила, что в тревоге за Сергея забыла поужинать. Встала. Холодно. Отрезала кусок хлеба, взяла чеснок, забралась с ногами на стул, натянула рубашку на колени и с удовольствием, макая дольку чеснока в соль, ела. Вкусно!

– Ты что тут делаешь? – спросил Сергей, входя в одном белье на кухню.

– Ем, – смотрела смеющимися, чуть косыми глазами Валя.

– Знаешь, сколько времени? Два часа.

– Ну и что? Есть захотела. Хочешь чеснока?

– Пахнуть будет.

– Завтра воскресенье, а к понедельнику пройдет.

– Давай, – она отрезала ему хлеба, подала чеснок. Они сидели и ели, посмеиваясь друг над другом.

– Замерзла! – Валя опустила ноги со стула, побежала в комнату, прыгнула под одеяло. Сергей потушил свет, подошел к Валиной кровати.

– Пусти погреться, – Валя молчала, – подвинься, – толкнул он ее в бедро. Валя села на кровати.

– Сергей, уйди, прошу тебя. Душа еще не лежит к тебе. Дай прийти в себя! – он сердито кинул одеяло, ушел к себе на кровать. С досадой думал: «Не может без фокусов! Испортила-таки настроение, напустила на себя дури!»

Валя, как всегда забежала в магазин после работы. Дома кончался сахар, надо было купить хлеба, еще кое-каких продуктов. Вошла и насторожилась: продавцы, покупатели, окаменев, сгрудились около репродуктора. Гулко в тишине, казалось, гремел голос Левитана: «Состояние здоровья Иосифа Виссарионовича продолжает оставаться тяжелым. Больной находится в ступорозном (глубоком бессознательном) состоянии. Нервная регуляция дыхания, а также деятельность сердца остаются резко нарушенными».

Полилась грустная мелодия. Люди стояли около репродуктора, словно ожидали еще чего-то, неподвижные, ошарашенные услышанным. Потом стали медленно расходиться. Говорили вполголоса, как будто ОН, тяжело больной, находится рядом.

Лица сумрачные, озабоченные. Забыв, зачем пришла в магазин, не купив ничего, она шла, напуганная услышанным. «Как теперь сложится жизнь в стране? Как мы будем без него? Если б понадобилась сейчас для спасения жизни Сталина кровь обоих моих детей, я б отдала их. Потом умерла с горя, но чувствовала себя выполнившей долг перед страной».

Сергея не было дома, он был в Обкоме партии. И от этого в доме казалось пусто, кого-то не хватает. Всё из рук Вали падало. На сердце было так тяжело, как будто смерть угрожала самому дорогому, родному человеку, даже больше. И когда в кухню ворвался румяный, запыхавшийся Миша, она обернулась к нему, словно ей сделали больно, и попросила:

– Тише. – И он притих.

Утром, только проснулась, в длинной ночной сорочке прошлепала босыми ногами к приемнику, включила его, еще не теряя надежды. Звучала траурная мелодия. «Умер!» – ужаснулась она. Сердце защемило, заныло. Валя заплакала. К ней подошли босые, в одних рубашонках, притихшие дети, с широко открытыми от страха, непонимающими глазами. Катюша, сострадая, обвила руками ее ногу, прижалась головой к животу. Валя машинально гладила шелковистую светлую головку.