Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— Все верно, — сказала верхняя тьма кавказским голосом, — на тюрьма с пиздюлями не спешат. Они все равно по адресу приедут. Рано или поздно. А в столыпине ножом и хуем вообще не наказывают.

— Ну, — подтвердил другой голос сверху.

— И чепушила этот, — сказал Плеш, — про свой случай явно все понимал.

— Почему так думаешь?

— А потому. Братва стала первым делом разбирать — законтаченный он теперь через глину или нет. Вот как мы только что. И вывод сделали такой же — про петушатник. Слово в слово. Но когда ставится вопрос насчет перьев, по понятиям полагается первым делом у самого кандидата в петухи обо всем поинтересоваться при разборе. Если он рядом.

— Верно, — сказала темнота, — поинтересоваться полагается всегда, а иногда и спросить. Если сознается, какой базар? В машки. А если отрицать будет, а потом выяснится, что все-таки петух, то хана такому петушаре.

Плеш кивнул.

— И чепушилу нашего, значит, вежливо так спрашивают, — продолжал он, — а ты, часом, не пернатый гость? А он глаза круглые сделал, типа два шланга от стиральной машины, и говорит — это как? В каком смысле? Ему тогда конкретный вопрос задают — с кем спишь на воле? Это, отвечает, когда как. Ему тогда говорят — рассказывай. Подробно.

Грузный сосед Плеша по второму уровню прокашлялся, зашевелился и полез со своей полки вниз — словно огромный ком воска, расплавившийся наверху от жары и перетекший через край. Спуск давался ему непросто, он кряхтел и охал, и Плеш даже прервал на время свой рассказ.

Оказавшись внизу, Басмач взял с пола одну из двухлитровых бутылей, свинтил с нее пробку, приспустил штаны и повернулся к серой решетке.

— Ты че тухло свое выпятил, — неуверенно сказал кто-то из чертей.

— Он правильно встал, — отозвался другой. — Если брызги будут, за решетку полетит. На кумчасть… На мусоров поссать сам Бог велел.

Раздалось тихое журчание стекающей в пластик жидкости.

— Давай дальше рассказывай, — сказал Плешу кто-то из нижних чертей.

— Не, — сказал другой черт, — нельзя.

— Почему?

— Пока в хате едят, на дальняк не ходят. А когда на дальняк идут, не едят.

— А какая связь? — спросил первый черт.

— Как какая. Рассказ слушать — это почти как хавку жрать. Тоже пища, только духовная.

— И чего? Выходит, когда радио работает, поссать нельзя? Выключать надо?

— Не знаю, — сказал второй черт. — Если ты это радио с интересом слушаешь и как бы с него питаешься, то нельзя, наверное. Это у воров надо спрашивать.

Грузный Басмач наконец закончил процедуру, завинтил бутылку, поставил ее у двери и полез назад. Забирался вверх он так же долго и трудно, как слезал.

— Тебя зачем мусора наверх положили, — сказал кто-то из чертей. — Тебя под шконку надо — самому же легче будет.

— Еще такую шконку не придумали, под которую он войдет, — сказал другой, и черти засмеялись.

Когда Басмач улегся на свое место, Плеш продолжил:

— И, значит, говорят этому чепушиле — давай, рассказывай, с кем лупишься, где и как. А он так кудряво в ответ… Сейчас, дословно вспомню…

Плеш напряг лицо — будто выжимая из тюбика с мозгом заветные капельки памяти.

— Нет… Слово в слово уже не воспроизведу. Но смысл был примерно такой — мы, мол, живем как собаки на севере, в условиях вечного неустройства. И любовь у нас тоже собачья. На зоне просто все отчетливей обозначено, а сущность та же. А вот, например, ближе к экватору, где плещется теплое синее море, где цветут блаженные зеленые острова и скользят сказочные белые яхты, там… Там дело обстоит по-другому…

— И че же там по-другому? — спросил кто-то из чертей.

— Вот и у чепушилы об этом поинтересовались. Чего там, говорят, по-другому? Тоже мужики и бабы. Или нет? Обоснуй, говорят.

Черти на нижней полке к этому времени слушали Плеша очень внимательно, вылупив на него острые и тревожные глаза. Молчала и верхняя тьма — и молчание ее словно набухало понемногу чем-то грозным и нехорошим.

— А чепушила? — спросил один из чертей.

— А чепушила отвечает — разница есть. Там люди привлекательнее, чем здесь. Намного. И еще, говорит, у самых красивых девушек есть хуй.

— В натуре? Так и говорит?

— Угу. Его тут же спрашивают — и как ты насчет этого самого? Как к такому относишься?

— А он?

— А он, значит, говорит — ну как… Поначалу, конечно, смущаешься, стыдишься. Краснеешь иногда. Но постепенно привыкаешь. И через пару лет даже начинаешь видеть в этом какое-то ленивое южное очарование.

— Бля-я-я-я. Он в дуб въебался. Так и сказал при двух жуликах?

— Ну.

— И что дальше?

— Все в клетке дыхание затаили, ждут, что дальше будет. И кто-то из крадунов тихо так его спрашивает — и что же ты с этими хуями делаешь? Трогаешь, теребишь? Чепушила так улыбается и говорит — да, бывает и такое. Тереблю иногда… Вор тогда еще тише спрашивает — а может, и того, ртом касаешься? А чепушила опять улыбается и подтверждает — и такое тоже случается…

— Пиздец, попал твой чепушила, — выдохнул кто-то из чертей. — Однозначно теперь попал.

— Спасибо, — усмехнулся Плеш. — Тут академиком быть не надо, чтобы догадаться.

В клетке сделалось тихо — так тихо, что стал отчетливо слышен какой-то тонкий металлический скрип, проступавший иногда сквозь стук колес.

Вор с верхней полки полез вниз справить нужду. У него было рябое и нехорошее лицо, и в его сторону избегали смотреть. Пока он возился с бутылкой, молчали. А потом, когда он вернулся наверх, встали по мелкой нужде трое чертей.

В журчащем безмолвии прошла пара минут — нужду справляли по очереди. Плеш не торопился со своим рассказом. Все главное, конечно, уже было понятно. Но у темы могло оказаться неожиданное развитие.

— Арестанты, — сказал вдруг взволнованный кавказский голос сверху, — вы не въехали, что ли? Это он специально говорил, чтобы пацаны его со средней полки стащить не могли. Руками петуха трогать нельзя. А ногами-то как стащишь? Хотел, наверное, до этапа удобно доехать. Может, он на самом деле и не петух был.

— Может хуй гложет, — ответил другой вор. — Раз сам объявил, значит, петух. Если раньше не был, теперь стал.

— Это да, — согласился кавказский голос. — Теперь стал… Что же, выходит, и поделать с ним нечего? Как в хате при таком раскладе поступают?

— Главпетух отвечает. Ему не в падлу руками взяться.

— Но в клетке-то других петухов не было?

Головы повернулись к Плешу. Тот выждал эффектную паузу — и отрицательно помотал головой.

— Других не было.

— Да… Ситуация. И как решили?

— Сначала молчали. Думали. А потом один из воров чепушилу этого — петухом его еще не объявили, так что я его чепушилой называть пока буду — спрашивает: ты понимаешь хоть, на что ты тут наговорил?

— А он?