Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— Ой, спасибо, Ринат… Они красивые, да, но кадык мне не нравится. И елдак тоже как-то мешает — ну что это такое, какой-то спринг-ролл все время в ладонь тычется. Я понимаю, конечно, это как фуа-гра или испанская колбаса с плесенью. Надо вкус развить. Но я уж лучше по старинке…

И Федор Семенович кивнул в сторону бассейна, где плескалось несколько длинноногих русалок.

— Меня даже за них супружница знаешь как пилит…

— Ладно, — сказал Ринат, — пойду.

Они молча дошли до лестницы, спустились к корме и подошли к пришвартованному к яхте катеру.

— Так в целом понравилось? — спросил еще раз Федор Семенович.

— Есть что-то, да. Удачно в мелкий габарит вписали. Но у тебя погружения нормального нет, Федя, если честно. За сутки драматургия отношений не успевает сложиться. Если целый вагон с дальняком сделать, трое суток можно ехать. Сначала тебя из клетки в клетку по безопасности переводят. Потом из других клеток малявы на тебя поступать начинают. Совсем другие ощущения…

— Ну да, — кивнул Федор Семенович.

— Ссать в бутылку, конечно, интересно. И сутки не срать — тоже. Но если один раз попробовал, дальше ничего принципиально нового не будет. А самый ништяк, Федя, это когда конвой тебя на дальняк ведет личинку откладывать, а вагон длинный, и из всех клеток на тебя черти смотрят. А потом приводят обратно, а на твоей шконке уже три чертопаса в стиры режутся… Вот это, брат, реально штырит. А бутылки… Что бутылки…

Федор Семенович сокрушенно вздохнул.

— И дешево у тебя только на первый взгляд, — безжалостно продолжал Ринат Мусаевич. — Потому что на самом деле куда дороже.

— Почему?

— Ты за каждые сутки перевозку в два конца оплачиваешь. И ФСИН, и самолет, и вертолет, и спецмедицину. А я один раз за трое суток. У меня целый вагон скопирован, а у тебя всего одно купе, так что контингента я больше вожу. Но самолет-то все равно целиком фрахтовать и тебе и мне. Цена одна. А сами урки по деньгам в общем раскладе говно, сколько их — вообще не важно. Бюджетные варианты, они в действительности самые дорогие. Если по большому сроку смотреть.

— Это да, — кивнул Федор Семенович.

Ринат Мусаевич сделал еще один шаг к трапу, остановился и потрепал Федора Семеновича за плечо.

— Ничего, не расстраивайся. Вот выйдешь через год на ай-пи-о, купишь лодку подлиннее и сделаешь себе нормальный столыпин. Не завидуй, Федь. Я ведь тоже в этом мире не самый крутой. Вон у Ромы знаешь как на «Эклипсе»? Вагон на вторые сутки тормозит, окно в коридоре открывают — типа проветрить, а там вечерний перрон, станционный фонарь качается, бухие мужики дерутся и бабки грибы продают в банках. В вагоне в это время капустой начинает вонять, и слышно, как на станции Киркоров из репродуктора поет. Все, блять, стопроцентно реалистичное. Настолько, что мы один раз в клетке даже на водку собрали, забашляли старшине, и он нам бутылку паленой через окно купил… Печень потом двое суток болела. Видишь, как бывает? Ты вот мне завидуешь, а я Роме. Нормально, Федя. Это жизнь…

— А-а-а, — наморщился Федор Семенович, словно до него наконец что-то дошло, — так это… А я-то…

Ринат Мусаевич, уже поставивший ногу на трап, опять остановился.

— Чего?

— Разговор был в моем столыпине. С неделю назад. Только теперь вот доперло.

— Какой разговор?

— Да ехал на соседней полке один мужик — такой типа честный фраер. Всю дорогу мне мозги штукатурил своей конспирологией. Мол, Путин Абрамовича уже раз пять арестовывал и отправлял по этапу — а до конца задавить не может. Абрамовича к самой зоне уже подвозят, и тут жиды с масонами приезжают в Кремль, подступают к Путину с компроматом и говорят: «Отпусти немедленно нашего Абрамовича, а то все счета твои тайные раскроем». И Путин прямо с этапа отпускает. Злится, чуть не плачет — а поделать ничего не может. Так до зоны ни разу и не довезли.

— Крепко.

— И, главное, арестант, который мне это втирал — по типу канонический русский мужик духовного плана. Глаза синие как небо. Чистый Платон Каратаев — такие раньше разных тургеньевых на парижские запои вдохновляли. Мол, придет день, и сокровенная правда через такого мужика на самом верху прогремит…

— Ну вот, считай, и прогремела, — усмехнулся Ринат Мусаевич. — Расскажу теперь всем за коньячком.

— Боже, как грустна наша Россия, — вздохнул Федор Семенович.

— Грустна, — согласился Ринат Мусаевич. — Но сдаваться не надо. Мы ведь не просто так со спецконтингентом катаемся, Федя. Мы с людьми по душам говорим на понятном им языке, воспитываем… Ныряем в народ на всю глубину его. И сегодняшний твой рассказ тоже как-то отзовется. Упадет в копилку. Люди, глядишь, немного человечнее станут, глаза приоткроют. Капля камень точит.

Федор Семенович открыл было рот, но Ринат Мусаевич остановил его жестом.

— Юра вон у себя на «Катаклизме» баню в столыпине устроил, — продолжал он. — Жестяные стены, слив воняет, на стене банка с опилками и содой. Иногда током ебошит, но не сильно. Значит, в каком-то реальном поезде такую же точно баньку сделали. Люди теперь в дороге помыться смогут — если, конечно, конвой разрешит. Вот это и есть социальное партнерство. Понемногу, понемногу богатство и просвещение просачиваются вниз. Для того ведь в девяностых все и затевали.

Федор Семенович кивнул.

— И то верно, — сказал он. — Но как же чертовски медленно. Как много еще надо сделать. И как коротка жизнь…

Я спросил луну, чем еще я могу быть ей полезен.

Я духов вызывать могу из бездны! — И я могу, и всякий это может. Вопрос лишь, явятся ль они на зов…

вероятно, Акинфий Иванович поет песню Louane «Jour 1»: «C’est le jour 1, celui qu’on retient» — «День 1, тот, что мы запомним».

см. примечание к эпиграфу.

heterosexism — система предрассудков и суеверий, объявляющих гетеросексуальные отношения естественной нормой; ableism — дискриминация в пользу физически здоровых.

и так далее.

парижским прикосновением.

справедливости ради добавим, что наш автор применяет подобный подход не только по отношению к женщинам. Вот что Онан-Варвар пишет по другому поводу:

«Отцы и деды помнят, что в прошлом веке существовал стандартный стилистический идентификатор: идешь по московской улице в правильно протертых синих джинсах (ценился особый оттенок небесной голубизны) — и ты уже не какой-то там Павлик Морозов, а нормальный алхимизированный герой, стряхнувший с ног совдеповский прах. Сейчас, после нескольких катастроек, кажется, что такого больше не может быть — но только на первый взгляд. Потому что любой рыцарь прогрессивного образа (они сегодня похожи на бородатых женщин), сочащийся у себя в бложике идеологией и лексиконом американского фрик-шоу — это все тот же грустный совдеповский дебил, выгуливающий на райене свой новенький синий деним за неделю до общесемейного пиздеца. Но кого упрекнешь? Герой нашего времени, увы, чаще всего сводится к невостребованной брачной раскраске, тихо дрочащей в углу на навеянную интернетом мечту».