Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

— Повесть дописал?

— Да нет… Мне как-то было… недосуг.

— Тебе — не до сук? Рассказывай!

— Я люблю тебя, Котя. — Ты что, пьяный?

— Я пьян от любви!

Улыбнувшись, я посмотрел на присутствующих. Надо будет выпить за удачу. Она нам все-таки понадобится.

Нет никакой потребности вести дневник. Я не герой. Со мной ничего особенного не происходит. Я не стремлюсь в самую гущу событий, я не участвую в крутом водовороте жизни… Я наблюдаю… И за собой в том числе.

Вот к чему я пришел в результате своих наблюдений.

Первое. Нас учили: люди должны быть добродетельны по отношению к друг другу. Но что кому приносит добро — вопрос чрезвычайной сложности. Одному оказать помощь — все одно что выстрелить в упор, а другого бы застрелить — так лучше и не придумаешь, он бы даже поблагодарил, если б оценил масштаб услуги.

Второе. Мне говорят, я неудачник. Да они с ума сошли. Такого везунчика, как я, еще нужно поискать. Они не верят. Они сомневаются. Они приводят смехотворные доводы. Посмотри, говорят они, тебе тридцать, а ты не добился этого и не достиг того-то. Да, я ничего не добился и не достиг. Пока. Но зато сколько я избежал. Я очень фартовый.

Третье. Ныне — или так было всегда? — связи важнее способностей.

Четвертое. Хочешь сделать мир лучше? Начни с себя.

Пятое. В молодости легко быть счастливым. Оставайся молодым, пока можешь. А лишь молодость пройдет — сразу умирай.

Умирать надо молодым, но как можно позже.

Шестое. Многие профессиональные актеры нас не любят. Но их можно понять. Они столько лет обучались своей профессии, а зритель ходит к нам. Они называют нас любителями. И забывают, что труппа Станиславского в Московском художественном театре в основном состояла из актеров-любителей. Пробухать пять лет в театральном институте — еще не значит стать мастером. Главное — умение играть. Остальное — понты.

Седьмое. Они носятся с системой Станиславского, как фанатики с Писанием. Но сам Константин Сергеевич был прав, когда говорил, что его система талантам не нужна, каждый из них — сам себе система.

Восьмое и, так и быть, последнее. Я давно уже для себя решил, что писать нужно так, чтобы твой шедевр можно было прочесть в два присеста. К примеру, от станции метро «Лыбедская» до «Героев Днепра» и обратно. Поэтому, чувствую, пора закругляться.

Живу один. Этой весной я вынужден был снять квартиру. Благо деньги у меня имелись. Старый дружок неожиданно давно забытый долг вернул. Да еще и сверху накинул. За годы, говорит, проценты набежали. Ему видней. Он талантливый бизнесмен и даже сидел за это в конце девяностых.

Сумма эта пришлась весьма кстати. Я заплатил хозяину квартиры за два месяца вперед, и кое-что осталось на жизнь.

С квартирой мне явно повезло. Однокомнатная, на пятом этаже, в относительно новом доме. В престижном районе. Около метро. И цена вполне приемлемая.

Хозяин производит впечатление психически нездорового человека — мягко выражаясь. У него в нервном тике дергается левая щека: кажется будто он постоянно подмигивает. При этом он избегает смотреть в глаза. И заикается. К тому же во время нашей первой встречи одет он был крайне неряшливо, тогда как кругом царил идеальный порядок.

Ничего удивительного в том, что я тогда засомневался — ему ли принадлежит квартира. Я деликатно намекнул о своих подозрениях.

Его заикание тут же усилилось.

Раньше здесь жила его мать, но осенью она, по его словам, «благозвучно отошла в мир иной».

— Не волнуйся, п-парень, — говорил он, — все аб-абсолютно законно. Жилплощадь п-перешла ко мне п-п-п…

Он забуксовал настолько сильно, что я поспешил на помощь:

— По наследству.

Он утвердительно кивнул.

— Люська т-требовала немедленно ее продать. Люська это моя жена. Не человек, а воин п-парадокса. Хе! К-казалось бы! С одной стороны — п-педагог, учительница… А с другой — об-обыкновенная б-б-б…

Он вновь забуксовал. Головой затряс, словно пытался вытрусить застрявшее в ней слово.

— Баба, — подсказал я.

— …барыга! Но я — ни в какую! Зачем? Стабильный д-доход. Это во-первых! А во- вторых! Раньше, к-когда мы ссорились, я уходил к матери, а т-теперь буду уходить к себе сюда.

— Подождите, — говорю, — но ведь здесь по всей вероятности буду жить я?

Михаил Николаевич — так его зовут — на мгновение задумался.

— Да не волнуйся, п-парень, в б-ближайшее время я постараюсь с ней не ссориться. Жить с нелюбимой гораздо легче, если знаешь, что тебе есть куда уйти. Я ведь все понимаю, слава Б-богу, не в первый раз сдаю.

Ему лет пятьдесят. Половину своей жизни он прожил с матерью, вторую половину с женой. Мать недолюбливала невестку, а та отвечала ей заслуженной взаимностью. Хотя со слов Михаила Николаевича, они были необыкновенно похожи. И внешне, и особенно характером. Их поразительное сходство он подметил во время частых, за последние годы, переездов от жены к матери и обратно. Приезжая к матери, он словно попадал к постаревшей супруге, а возвращаясь через пару дней домой — находил как будто помолодевшую мать.

Обе женщины беспрестанно тиранили его. Не уставали повторять, что ради него губили молодые годы, и дружно требовали улучшения своего благосостояния.

Нельзя сказать, что моя новая квартира роскошна и ультрасовременна, но в ней имеется все необходимое. Холодильник, стиральная машина, микроволновая печь, телевизор и телефон.

Я снова живу один, и меня это вполне устраивает. Сверх того. Я наслаждаюсь одиночеством. Упиваюсь им. И спиртного не надо.

Мне вот интересно: кто и с какой целью оговорил, а лучше сказать, очернил одиночество? Кто смеет роптать на него? Кто смеет жаловаться? Разве только старики и слабовольные нытики?

Еще я заметил, поэты всякие обожают «пострадать от одиночества». Даже когда вокруг них куча друзей и поклонников — все равно они одиноки и тошно им, тошно. Частенько это так — лирика и кокетство. Мол, «выхожу один я на дорогу» и «некому руку подать». Но поэтам простительно, они существа не от мира сего… У них иная группа крови. Душа нараспашку, нервы обнажены… Словом, наивные и ранимые как дети. Одиночество для них — любимая тема.

А вот остальные-то что? Не понимаю.

Славно жить одному. Честно. Никаких тебе обязательств и полная свобода действий. Ты можешь ужинать в комнате перед телевизором и оставлять немытой посуду в раковине; ты можешь разбрасывать одежду по всей комнате и, слушая Высоцкого на полную мощь (как его и положено слушать), можешь подпевать ему во все горло; можешь приходить домой когда вздумается; можешь курить прямо в постели…

Все это я проделывал и раньше, но удовольствие снижало ворчание моей второй половины. (Отныне роль второй половины вакантна, я могу проводить кастинги и пробы до бесконечности).