Николай Евдокимов - Происшествие из жизни...

И вдруг во тьме я услышал тихий чей-то голос, какое-то шелестение звуков и остановился с суеверным испугом. Вглядевшись, увидел, что возле кладбищенской ограды кто-то, прислонясь к сосне, сидел на земле. Я постоял, глядя на неясную фигуру, прислушиваясь к бормотанию, и, поняв, что там сидит не привидение и не покойник, вышедший из могилы подышать свежим воздухом, а живой человек, не проявляющий агрессивных намерений, пошел к нему. И, еще не подойдя, еще издалека узнал — это Юрий Карлович Олеша.

— Господи, — воскликнул я, — что вы тут делаете, Юрий Карлович?

— Тише, молодой человек, — сказал он, — не нарушайте тишины… Идите, сядьте рядом… Садитесь, слушайте…

Я сел возле него на сырую землю.

— Слышите? — после долгого молчания спросил он. — Не слышите? Боже мой, как тугоухи стали люди! А вы слушайте! Слушайте!

Я не знал, что надо слушать и что услышать, однако терпеливо сидел, ждал, опустив голову.

— Боже, поднимите голову, всмотритесь в небо! — почти в отчаянии воскликнул Юрий Карлович. — Неужели не слышите? Звезда с звездою говорит!

Высоко-высоко над нами в темной глубине, осветленной множеством звезд, шла какая-то своя, таинственная жизнь. В черном пространстве мигали, дрожали, двигались, ворочались, словно кипели, словно булькали звезды. Миллиарды миров висели у нас над головой, но их разговор я не слышал, я слышал шум этого мира, окружающего меня, слышал, как промчалась электричка, осветив на мгновение кладбищенские кресты, сотрясая землю, оповестив о своем приближении к станции жизнерадостной оглушительной сиреной, слышал шуршание сонного поселка, ощущал сырость могил за своей спиной, но, как звезда с звездою говорит, не слышал…

Потом мы с ним ужинали в пустой столовой Дома творчества, потом сидели у него в комнате. Он держал толстый роман одного писателя, пишущего на международные темы, в те времена очень известного, внешне вальяжного, благополучного, самодовольного. Он жил в соседней комнате, рядом с Олешей, ходил зимой по утрам на лыжах, а ныне весной обегал трусцой до завтрака весь поселок, был спортивно подтянут в свои шестьдесят с лишком лет, ни с кем не общался, кроме Юрия Карловича, с которым был почти подобострастен.

— Забот мне не хватало! — воскликнул Юрий Карлович. — Почему он избрал меня в свои душеприказчики? Я его не знал и знать не хочу. Подсунул свое сочинение, я взял по слабохарактерности, теперь ходит как тень: не прочел ли? А я не могу, не хочу читать. Он же врет. Ерунда это. Душат меня его фразы. Надо же столько написать! Десять кило ерунды!

Он подержал на ладони тяжелую книгу, словно взвесил, швырнул под кровать.

— Там ей место!

И в этот момент в дверь постучали, в комнату просунул голову он, сосед, автор книги, которая лежала сейчас далеко под кроватью.

— Читаю, читаю, голубчик, — изменившись в лице, побледнев даже, испуганно воскликнул Юрий Карлович. — Забавно, весьма забавно. Завтра поговорим.

Автор ушел. Олеша не смотрел на меня. Нахохлившись, злясь, проговорил:

— Что я скажу ему? Он глух, слеп. Надо бы это и сказать, а я не скажу. Мне жалко себя. И его жалко: бездарность — это болезнь, несчастье. Но лекарства от такой болезни, увы, нет. Впрочем, ошибаюсь. Такие, как он, не больные, они насильники, средь бела дня они насилуют безответную прекрасную женщину — Литературу. И читательское сознание. Презирайте меня, молодой человек, я слаб духом, испуган, ничего не скажу ему. Может быть, даже похвалю. Но под кровать не полезу.

Он достал из шкафа бутылку водки, налил мне, себе, мы выпили, и я пошел спать.

Утром я снова увидел его в саду возле клена, он слизывал с черной коры белые капли сока. Пригревало солнышко, уже летали первые бабочки, цвела ярко мать-и-мачеха. Собаки лежали на солнце, грели иззябшие за зиму кости.

— О чем я сегодня думал ночью, знаете? — спросил Юрий Карлович. — О необъяснимом. Почему одни древние города исчезли с лица земли, другие же, их ровесники, нет? Одни засыпало пылью веков, землей, а другие как стояли, так и стоят? Непонятно. Вы читали «Эврику» Эдгара По? Удивительная книга, удивительный писатель. В «Эврике» он ведь предвосхитил многие научные открытия… Страшная книга. Он утверждает, что диск луны из года в год уменьшается и когда-нибудь луна упадет на другой шар. Все упадет: солнце, звезды — все, все, на какой-то шар — центр, — и шар этот рассыплется, превратится в ничто. Боже мой, когда я это прочел, я закричал от ужаса. Непостижимо! Не будет ничего. Вы можете это себе представить? Я не могу, мне страшно… Вы читали такой роман «Звезды Эгера»? — вдруг спросил он. — Венгерский город, венгерские звезды. Хочу увидеть эти звезды. Они, наверно, иные, какие-нибудь лохматые, живые, с большими ресницами. Подмигивают, как юные красавицы из ресторана «Метрополь». А как звучит — звезды Эгера. Музыка. Эгер. Э-гер. Слово, как леденец, перекатывается во рту. А запах этого слова вы слышите? Чем пахнет? Принюхайтесь. Хочу постоять под его небом, посчитать, сколько там звезд… Не увижу, не постою, не сосчитаю. А вы, возможно, увидите, постоите, сосчитаете. Сосчитаете?

— Сосчитаю, — пообещал я, хотя тогда не думал, что судьба будет благосклонна ко мне и я увижу иные земли, иных людей и город с красивым названием Эгер.

Туман покрыл Венгрию, до самого Эгера он обволакивал все вокруг, как ватой, приглушив звуки, но перед городом вдруг растворился, внезапно исчез, открыв бесконечные голубые дали, и автобус покатился по узким зеленым, еще тихим, сонным еще улочкам и остановился.

Я вышел из автобуса, свернул направо, налево и неожиданно увидел перед собой чудо — величественный, торжественный собор, на фасаде которого, освещенные солнцем, благословляли город и тихую площадь и меня, застывшего от ощущения красоты, благоговения и покоя, три скульптуры, три богини, олицетворяющие собою Веру, Надежду и Любовь. Я посидел в пустынном прохладном сквере, весь отдавшись странной печали, и встал, поднялся по ступеням ко входу в собор, открыл тяжелую дверь и вошел в прохладную бесконечную пустоту храма. И сразу же, едва я вошел, откуда-то сверху, с небес, с далекого купола, откуда струились голубые прозрачные полосы солнечного света, потекла легкая, мгновенно окутавшая меня и будто отрешившая от всего земного музыка. Я был один в огромном храме, и для меня одного невидимый органист играл прелюдии Баха. Я сидел на жесткой скамье и слушал. Тугие солнечные полосы дрожали, текли с неба, они были как органные трубы, это они звучали. Их звучная красота словно бы очищала меня, и возвышала, и возвращала к первородному, к истокам моей жизни. Кто я был, кто я есть, маленький смертный человечек, пылинка в солнечном луче жизни? Но ведь и бессмертен я был, потому что вся эта красота сотворена такими же людьми, моими человеческими предшественниками. Сопричастность с вечностью, с прошлым и с будущим, умиротворение и беспокойство, гордыню и уничижение — все испытал я, слушая в болезненном ознобе нездешнюю эту музыку, гулко звучащую в пустом соборе. Это было долго, час или больше…