Людмила Третьякова - Театр для крепостной актрисы

За две недели до родов граф поручил Николаю Аргунову написать портрет беременной жены. Окончен он был после ее трагического конца. Наверное, поэтому на облике Параши лежит печать неизбывной печали и отрешенности от этого мира. У нее осунувшееся, подурневшее лицо, выдающее немолодой возраст, и какой-то мучительный вопрос в по-прежнему прекрасных глазах. Рука лежит на животе, выпирающем из зловеще чернокрасного полосатого халата. Каким реальным предощущением несчастья веет с полотна!

На самом же деле беременность Прасковьи Ивановны протекала вполне благополучно. Об этом мы знаем со слов Николая Петровича. По его же записям чувствуется, в каком напряжении находился он во время родов. Кажется, даже мысль о ребенке отошла на второй план: граф до смерти боялся, как перенесет это испытание жена. Но Прасковья Ивановна родила легко, по словам самого Николая Петровича, «безболезненно».

Вот он, желанный миг: на руках Шереметева «драгоценный залог супружеской любви нашей» — мальчик, сын, наследник!

Ликование Николая Петровича еще и потому было беспредельным, что жена чувствовала себя хорошо. Быть может, несколько преувеличивая, впоследствии он писал сыну: «Цветущее здравие ее немало не изменилось рождением тебя на свет».

После благополучных родов Прасковья Ивановна попросила отнести в качестве пожертвования в одну из петербургских церквей свое самое любимое украшение — золотую цепь, подаренную графом. В ней она выходила на сцену в лучших ролях. В ней изображали ее на портретах. Цепь стоила тридцать тысяч рублей — громадные по тому времени деньги.

Вслед за тем графиня распорядилась из собственных накоплений отдать шесть тысяч бедным семействам, девицам-сиротам и на выкуп посаженных за долги. Она торопилась...

Старый Фонтанный дом словно разгладил свои морщины. Если бы брак был оглашенным! Ах, какой бал закатил бы Шереметев! Однако знаменательное событие отметили радостно, но тихо. Приехал митрополит Платон, чтобы благословить родителей и новорожденного. Какой-то домашний стихотворец воспел появление на свет маленького Шереметева неуклюжими, но прочувствованными стихами:

...Младенца окрестили Дмитрием — в честь Димитрия Со- лунского. Мальчик вместе с няньками и кормилицами находился в комнате рядом с покоями Прасковьи Ивановны. Малейший писк ребенка приводил ее в волнение. Если же новорожденный засыпал и она не слышала его голоса, снова тревожилась: отчего он молчит?

Радостные события в доме почти тут же сменяются тревогой. Шереметев пишет о жестокой болезни жены. Пишет так, что понимаешь: речь шла не о давних хворях Параши с неуемным кашлем, слабостью, а о чем-то неожиданном, по выражению графа, именно «приключившимся». Неизвестная сила положила препятствие их с Парашей счастью. Что это была за сила?

Легенды всегда имеют власть над воображением. Одна их тех, что сохранена в знаменитой книге М.И.Пыляева, свидетельствует о трагической кончине Параши Жемчуговой следующее: «По темным слухам, эта добродетельная женщина умерла от отравы: ее отравили дворовые люди после родов».

...Граф не сразу распознал опасность. Вероятно, Параша, почувствовав себя плохо, успокаивала его. Тем временем состояние ее ухудшалось. Теперь Николай Петрович был уже в панике.

Он, не помня себя от горя, метался по роскошному дому, пугая слуг, отдавая какие-то приказания и тут же отменяя их. Беда жуткая, не вмещающаяся в сознание, стояла у дверей, и обостренным чутьем любящего человека Шереметев чувствовал ее неотвратимость.

...Но еще торопится графская карета за врачами. Их привозят со всего Петербурга — самых прославленных — того, кто лечит императорскую семью, да еще двух светил — Лахмана и Рожерсона. Ищут все новых, надеясь на чудо.

Кто-то из медиков, боясь ответственности, отказывается принимать какие-либо меры. На лицах тех, кто пытался помочь, граф хочет увидеть хоть искру надежды, а находит растерянность. Врачи, словно отчаявшись понять, в чем тут дело, разводят руками.

А ведь это опытные люди! Если уж они были бессильны переломить печальный ход событий, то могли хотя бы назвать графу болезнь, которая забирала его жену. Но не назвали. Параша умирала от «неизвестной силы». И вот тут опять приходит на ум мысль о яде — хитроумном убийце, который сжил Парашу со света не вдруг, а осторожно, чтобы не вызвать подозрений, — в два-три дня.

Тайная жена... Никому не ведомый сын... Запершись в кабинете, граф дрожащими руками придвигает к себе бумагу, перо. Вот оно — настало... Судорожная, запоздалая попытка покончить с тайной своего супружества: если конец неизбежен, свет должен знать о графине Шереметевой, о сыне-наследнике.

В первую очередь граф отправил письмо императору. Он признался, что «точно обвенчался и связан священными узами брака» с женщиной, воспитанной «в доме отца моего с отличностью» и достойной «нынешнего ее состояния». Сообщил граф и о сыне-наследнике графе Дмитрии. И о том, что графиня Прасковья Ивановна находится «при дверях гроба».

Шереметев умолял императора простить его за то, что «нарушил установление придворного порядка и не доложил» о женитьбе предварительно. Он надеялся на милость самодержца к человеку, и так уж беспощадно наказанному. Внизу подпись — «Вашего Императорского Величества верноподданный граф Шереметев».

Ответа ждать долго не пришлось. Александр I через своего придворного отвечал, что «граф Шереметев властен жениться когда угодно и на ком хочет»...

Есть какое-то немыслимое коварство судьбы в том, чтобы лишить новорожденного младенца матери. В день кончины ее сыну исполнилось двадцать дней. Прасковья Ивановна умирала в полном сознании, потому что, рассказывают, напоследок она взяла со своей подруги Татьяны Шлыковой клятву, что та не оставит маленького Митю и заменит ее. Татьянино «да» было последней земной радостью Прасковьи Ивановны.

Она скончалась 23 февраля 1803 года, в третьем часу пополудни, на тридцать шестом году жизни.

Похороны графини Шереметевой были назначены в Лазаревской усыпальнице Александро-Невской лавры. О. дне, месте и часе похорон Николай Петрович известил высший петербургский свет, с которым был связан родственными и дружескими узами: Разумовских, Строгановых, Трубецких, Толстых, Гагариных, Уваровых, Щербатовых, Урусовых, Куракиных, Волконских, Олсуфьевых...

В самый скорбный день жизни светское общество дало графу понять, как наивна его попытка сделать Кузнецову дочь титулованной дамой. Похороны были безлюдны. Картина пустоты вокруг роскошного гроба жены встанет перед графом позже, когда к нему вернется способность что-либо понимать и анализировать.