Людмила Третьякова - Театр для крепостной актрисы

...В стенах церкви Николай Петрович еще не мог осознать невозвратамость потери, как не чувствовали его пальцы горячих капель свечного воска. Параша была с ним рядом. Он видел ее лицо с прикрытыми, будто от света лампад, глазами.

Но вот все кончилось. Стали прощаться. Из цветов, в которых утопали постамент и гроб, граф взял нарциссы, лежавшие возле головы Параши. Заколотили крышку, и гроб ушел в бездну усыпальницы. Крепостная актриса упокоилась рядом с родовитыми предками своего супруга. На плите из розового мрамора было выбито: «Здесь предано земле тело графини Прасковьи Ивановны Шереметевой, рожденной от фамилии польских шляхтичей Ковалевских».

...С церковных ступеней, занесенных снегом, спускались во мгле и почти на ощупь. Николай Петрович услышал звяканье: сторож со связкой ключей в руках низко кланялся выходящим. Сейчас запрут дверь, а она останется там в темноте и безлюдье. Шереметев оглянулся, хотел крикнуть: «Параша!», глотнул воздуха и уже больше ничего не помнил...

Через три дня после кончины жены Николай Петрович сообщил сестре и о своей женитьбе, и о своей утрате. Совершенно измученный, он диктовал секретарю, но не выдержал — внизу собственноручная приписка, похожая на стон смертельно раненного человека: «Пожалей о мне. Истинно я вне себя. Потеря моя непомерная. Потерял достойнейшую жену, и в покойной графине Прасковье Ивановне имел я почтения достойную подругу и товарища. Кончу горестную речь».

Николай Петрович надеялся на сочувствие, словно позабыв об отношении Варвары Петровны к его несчастной связи. Картина безлюдных похорон снова встала перед глазами. Он одинок в своем горе.

А ведь скольким людям граф помогал, сколько их кормилось из его рук, одалживалось, искало и получало протекции. И как часто подвигала его к этому Параша! И что же? «Никто из множества моих знакомых и называвшихся моими друзьями, кроме весьма малого числа искренно ей и мне преданных, не изъявили чувствительности к сему печальному происшествию и последнего долга христианского в сопровождении гроба ее, в молении об отпущении грехов и о упокоении души ее», — жаловался Николай Петрович на «лживость приятелей».

Неблагодарность и жестокосердие окружающих заставляли его лишний раз ужаснуться своей потере — исчезнувшая навсегда Параша не только не опускалась со своего пьедестала, а поднималась все выше и выше.

Никто не хочет поступать плохо и неблагородно. Но людям мешает то, что для добрых поступков им надо делать над собой немалые усилия. Собственный эгоизм, желание удовольствий от самых маленьких до больших и в первую очередь для себя — вот с чем человеческой натуре чаще всего справиться не удается. Все хотят, чтобы их любили, но как старательно желает каждый избавить свое собственное чувство от необходимости жертвовать, терпеть, прощать. Кто польстится на такую любовь, которая требует самозабвения?

Параша не знала ни подобных преград, ни сомнений, ни больших забот о собственном благополучии. Великодушие давалось ей без усилий, жертвы приносились с улыбкой, сокровища души рассыпались без оглядки, и лишь неизбежные печали, глубоко спрятанные, принадлежали ей одной.

Шереметев чем дальше, тем больше понимал, что крепостная актриса Ковалева — самое необыкновенное, что случилось в его судьбе. Они действительно были неравны. Граф признавал превосходство любимой женщины. Он не скрывал, что жизнь с Парашей напрочь переменила его «мысли и чувствования», не раз «удерживала от крайностей». Очень откровенно рассказывал он о себе то, что осталось не подмеченным даже въедливыми современниками: как предавался «постыдным забавам», «сладострастной любви», был тщеславен, обольщался «забавами и приятностями», по молодости грешил «малодушием горделивца, хотящего ослепить других блеском своего богатства и знатности».

Параша изменила его взгляды на жизнь. Их роман — это быль об «очеловечивании» любящей женщиной противоречивого, далеко не совершенного мужского характера.

Теперь, когда Параши не стало, граф мог упрекнуть себя за то, что так долго, неоправданно долго шел к мысли о женитьбе! Какая скрытая укоризна слышалась ему даже в словах императора о том, что «граф Шереметев властен жениться когда угодно и на ком хочет». А он?..

Чего опасался? Так ли уж были необоримы обстоятельства? Все реальные и мнимые препятствия, упования на чью-то волю, а не на собственную ложились тяжким бременем на чистую Парашину душу. Ему же для себя всегда удавалось найти оправдания, вполне довольствуясь ее близостью, любовью и терпением.

Всю жизнь Параша проходила в «полюбовницах», «метрессах», так и не успев привыкнуть к титулу, которого дождалась лишь на пороге смерти: «жена».

...Как это часто случается, после невозвратимой утраты Шереметев исступленно возвещал миру о Параше. Во все края, во все вотчины для читки на сельских сходах была направлена бумага, возвещавшая о браке графа и появлении наследника. Имя графини Шереметевой, оставшейся для Петербурга невидимкой, тайно сюда забредшей и тайно же исчезнувшей, появляется в переписке графа со светскими и зарубежными знакомыми. Парижскому другу, виолончелисту мсье Ивару, предлагавшему ему какую-то диковинку, Николай Петрович теперь отвечает односложно: «...потеря супруги столь тяжела, что я не могу думать в настоящее время о каких-либо покупках».

Он пишет митрополиту Платону спустя полтора месяца после кончины Параши: «...скорбь души моей так велика, что нет утешения, которое сильно было бы и поколеть ее. Творец мой — единая моя надежда... в несчастий моем много виноваты медики. Они делали упущения таковые, как никакая старая бабушка повивальная сделать не в состоянии... Душа моя страдает... Не забудьте меня в молитвах ваших; я немалую имел нужду: душа моя весьма ослабевает, и не встречаю нигде к спокойствию и утешению... Мера несчастья моего велика, так велика, что едва достает сил переносить ее. Ослабевает рассудок».

Наступает Пасха, и Николай Петрович в эти светлые дни, которые так любила Параша, особенно жестоко чувствует свою потерю.

Его мысли неотступно остаются с женой. Графа часто видят в небольшом павильоне, построенном рядом с домом на Фонтанке, где Параша любила уединяться от столичного шума и который напоминал ей Кусково. Теперь, глядя на посаженные покойной женой клен и вербы, он думал о разбитом своем счастье. Скоро по его повелению здесь поставили небольшой памятник из розового мрамора, в надписи на котором Параша впервые названа супругой. Французские строчки гласили: