Янко Веселинович - Гайдук Станко

— Что ж, садись!

Ногич поставил ружье за печкой, взял стул и сел напротив хозяина.

— Знаешь ли ты, отче, священника из Белотича?

— Знаю.

— А Стояна Чупича?

— И его знаю.

— Симу Катича?

— Тоже знаю.

— Что они за люди?

— Хорошие, достойные уважения.

— Я тоже их хорошо знаю. И думаю о них так же.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Просто так. Хотел убедиться, что ты с ними знаком. А коли эти люди тебе известны, то не скрою, что все они сердиты на тебя.

— За что? — спросил священник и встал.

— За то, что пустил турка в свой огород.

— Кто пустил?

— Ты.

— Как это?

— А вот как! Ты и не видишь, что творится у тебя под носом! Какой же ты после этого священник?

— Решил отчитать меня! — вскипел отец Милое.

— Я не отчитываю, хоть ты и заслужил этого. Сластена Груша замыслил всех вас перессорить, а тебе это и невдомек.

— Как это — нас перессорить?

— А так! Разве уже не откололись от вас два самых крепких хозяина? А теперь у тебя на глазах уводят третьего.

— Кого же?

— Разве не он сподобил вас плюнуть в лицо одному из достойнейших людей, Алексе Алексину? А?

— Но Алексин…

— Стыдись, отче! Хотел сказать, что его сын Станко вор?! А ведь он вырос на ваших глазах. Вы знаете его с колыбели! И вдруг он — вор! А раньше он когда был замечен в таких делах?

— Нет, не был.

— И вдруг вор?

— Но ведь нашли кошель…

— Это вам сказал Маринко. А ты не подумал, что этот холуй мог по приказу турка сам подбросить туда деньги?..

Священник рот раскрыл от удивления.

— А взломанный сундук и еще…

— А Лазарь не мог сам взломать свой сундук? Разве ты забыл, что в тот день он стрелял в Станко? Он стрелял в человека, мог его убить, и ему все сошло с рук…

У священника потемнело в глазах. Чем больше вдумывался он в слова Ногича, тем больше верил ему.

— А откуда ты это знаешь? — спросил отец Милое, подходя к нему. — Уж не от самого ли Станко, который, как я слышал, в одном отряде с тобой?

— Нет. Он и сам не знал. А если б знал, то разговаривал бы с вами по-другому.

— Так кто ж тебе сказал?

— Тот, кто в ту ночь, когда Лазарь стрелял в Станко, видел Маринко и Лазаря у турка, кто слышал их разговор и знал, что произойдет назавтра…

— А почему он не открыл нам глаза?

— Он не говорит. Но будь уверен, ему известно каждое слово, произнесенное в Черном Омуте.

— Верблюд! — воскликнул священник.

— Да, он! Он все слышал!

— Посиди здесь! — попросил священник и вышел из горницы.

Вскоре он вернулся и сел на свое место.

— О брат! — радостно воскликнул он. — Хочешь верь, хочешь нет, но я всегда знал, что Станко может сделать все, что угодно, только не украсть…

— Вижу я, как ты знал! — прервал его Ногич.

— А что я мог сказать, когда нашли кошель? Сейчас придет кмет Йова. Я позвал его, чтоб он тоже послушал.

— Хорошо! Сегодня вы многое услышите! Рад поговорить и с кметом.

Скрипнула входная дверь, послышался какой-то разговор; дверь в горницу отворилась, и вошел кмет.

Он поздоровался со священником, по обычаю, попросил благословить его, а уж потом поздоровался с Ногичем.

— Он мне, Йова, много занятного рассказал.

— Откуда ты взялся? — удивился кмет, узнав Ногича.

И отец Милое принялся рассказывать кмету все, что узнал от Ногича.

— Это правда?! — воскликнул изумленный кмет.

— Все правда! Но самое худшее, что вы осрамили и оттолкнули почтенного человека. Где были ваши глаза? Неужели вы не видите, что турою вонзил свои когти уже и в Ивана?

— Твоя правда! — в один голос произнесли священник и кмет.

— А теперь отнимают у вас и Милоша Севича. Он сватает его дочку за Лазаря. Куда уж лучше! Алексу ославил, Ивана заграбастал, рыщет и свищет по Черному Омуту, а вы оба сидите сложа руки.

— Не сидим, Ногич! Мы, брат, просто не знали правду. Попробуй залезть в эту дьявольскую душу! Мы с Йовой всячески старались отвратить от него людей.

— Я не знаю, что вы делали. Я знаю одно: вы будете кругом виноваты, если Севич переметнется к турку. Не отдавайте его! Отрекитесь от Ивана, он уже продал душу дьяволу, окончательно запутался в сетях Груши. Вам лучше раззнакомиться с ним. А с Алексой возобновите дружбу. Он, бедняга, истосковался по людям и доброму слову.

— Хорошо, Ногич, хорошо!

— Я считал своим долгом открыть вам глаза. А теперь до свидания! Ежели я вам понадоблюсь, приходите ко мне, а коли не застанете, то спросите Верблюда. Он всегда знает, как нас найти. До свиданья!

Попрощавшись с кметом и священником, Ногич осторожной кошачьей походкой пошел к лесу.

Отец Милое и кмет Йова сидели понурив головы.

— Вот тебе и раз! — сказал священник после длительного молчания.

— Да, — вздохнул кмет.

— Никогда бы мне и в голову не пришло, а теперь чем больше думаю, тем больше верю и только удивляюсь, как это я раньше не сообразил! О брат, как несправедливо обошлись мы с человеком! Как же нам теперь быть?

— Надо с ним помириться.

— Знаю, но как?

Оба склонили головы.

— Пошли к нему! — предложил священник после некоторого молчания.

— К кому?

— К Алексе.

— К Алексе? — Кмет с недоумением взглянул на священника. — Разве мы не сами отреклись от его дома?

— Мы были неправы. Мы облыжно обвинили невиновного. Пошли!

— Ладно, будь по-твоему…

И старики поднялись.

Отец Милое и кмет Йова вошли в дом Алексы в тот самый миг, когда хозяин от радости, что видит сына, рухнул на пол.

— Доброе утро!

Все домашние так и застыли от удивления. Гости тоже изумились, увидев Станко, который со слезами на глазах целовал руки старикам родителям.

Станко метнулся к стене, схватил ружье и приготовился стрелять.

— Постой! — остановил его Зека. — Не стреляй в священника.

— Что вам надо? — спросил Станко, окидывая их грозным взглядом.

— Вот… пришли… — залепетали священник и кмет.

— Вижу, что пришли, но зачем? Чтоб схватить меня?

— Нет, — степенно ответил священник. — Мы пришли не ради тебя, а ради этих старых людей…

Слова священника как бы пробудили Алексу. Они упали ему на душу, словно живительная влага на сухую землю. Из глаз его полились крупные слезы, и он зарыдал, как малое дитя.

— Значит, решили помучить их из-за меня? — взорвался Станко. — Отче!.. — Голос его стал угрожающим. — Отче, я много раз целовал тебе руку, но если ты только тронешь моих родителей, я ее отрублю!

— Нет, сынок, — сказал священник спокойно и ласково, — моя рука поднимается лишь для благословения.

И священник поцеловал Станко в обе щеки.

— Людям свойственно ошибаться. Мы погрешили против тебя и каемся в грехах своих. Возвели, сын мой, напраслину на тебя и на этих ни в чем не повинных стариков!

Он подошел к Алексе, коснулся его плеча и тихо проговорил: