Янко Веселинович - Гайдук Станко

Лазарь повернулся и побрел прочь, сам не зная, куда идет. В глазах стоял туман, а голова болела так, точно ее зажали в тиски.

Он не помнил, как очутился дома.

— Что случилось? — изумился Иван. — Что с тобой?

Лазарь мотнул головой и рухнул прямо на пороге.

Когда он открыл глаза, была уже ночь. Перед ним маячил Станко. Лазарь крепко сомкнул веки, но видение не исчезало.

— Отец… Спаси меня!

— Что? Что с тобой?

— Он…

— Кто?

— Станко…

— Где?

Лазарь показал рукой на дом Алексы.

— Ну, теперь ты попался, голубчик! — сказал Иван угрожающим тоном. — Теперь ты от меня не уйдешь!

Иван шагнул к двери. Лазарь мигом спрыгнул с постели и схватил его за плечи.

— Не надо! Не ходи! Он убьет тебя!

— Меня? Нет!

— Не ходи! Он чуть не убил меня! Если б не дядюшка Алекса, у тебя уже не было б сына.

Ивану стало страшно. Что с ним будет, если убьют его Лазаря?

— Нет… сейчас он мой!

Лазарь как мог удерживал отца.

— Ты не пойдешь! Я прошу тебя, не ходи! Завтра, послезавтра… в любой день, только не сейчас!

И он повис на шее у отца.

— Ладно, — сдался наконец Иван. — Ложись. Завтра рассчитаюсь со стариком.

Не выпуская отцовой руки, Лазарь лег в постель.

Наступил день. Иван чуть свет отправился к Груше. Маринко был уже там. Иван поздоровался.

— Здравствуй, — ответил субаша. — Послушай-ка, что говорит Маша. Садись.

— А что он говорит? — полюбопытствовал Иван.

Груша взглянул на него с упреком.

— Эх, Иван! Я-то надеялся, ты будешь мне подмогой, еще и кметом тебя сделал. А что получилось?.. В Черном Омуте хозяйничают гайдуки! Известно ли тебе, что Станко этой ночью был дома?

— Известно!

— Известно?!

— Да. Слышал от сына. — И Иван рассказал про вчерашнее событие.

— Что ты собираешься делать?

— Пришел к тебе за советом.

Турок задумался. Он прикидывал и так и этак, но все его планы гроша ломаного не стоили. Одно ему было ясно — гайдуков ему не поймать, потому что сельчане видят в них своих заступников.

— Что ты думаешь, Маша? — обратился он к Маринко.

— Я думаю, надо прищучить старика и выпытать у него, где их лагерь.

— Ну?

— А потом сообщить в город и наслать на них войско.

— А ты уверен, что он скажет?

— Посади его в каталажку, а остальное предоставь мне.

Груша задумался. Совет Маринко показался ему разумным.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Сейчас пошлю за ним.

— Пошли, пошли! — обрадовался Иван. — Выложит все как миленький! За это я тебе ручаюсь.

Груша хлопнул в ладоши. В дверях вырос стражник.

— Мехо, приведи ко мне Алексу Алексича.

Стражник ушел.

— Вы уверены в успехе? — спросил Груша Ивана и Маринко.

— Уверен! — воскликнул Маринко, и на устах его заиграла дьявольская усмешка.

— Так вот. Я пытался с ним по-хорошему, но ничего не вышло. Отдаю его вам. Делайте с ним что хотите. А я отойду в сторонку.

— Хорошо, хорошо! — воскликнули они хором.

А Маринко прибавил:

— Вот увидишь, что я еще чего-нибудь стою.

Ждать пришлось недолго. Мехо вернулся с Алексой.

Алекса был бледен, но от всей его фигуры веяло спокойствием и решительностью.

— Явился, — заговорил турок. — Значит, на глазах у всего честного народа привечаешь гайдуков?

Алекса смотрел ему прямо в лицо.

— Я их не привечаю.

— Как это не привечаешь, когда сын бывает у тебя каждую ночь? — вскипел Иван.

— Мой сын приходит к себе домой.

— А… твои домочадцы воры, не так ли?

— Мои домочадцы — мои сыновья, они не воры!

Маринко засмеялся.

— Вот это отец! Хотя… когда человек потерял честь, ему уже все равно.

— По себе судишь! — выпалил Алекса.

Грушу поразила смелость Алексы.

— Что по себе сужу? — спросил Маринко, ощерившись.

— Будь у тебя хоть капля чести, ты бы переименовался в Муйю или Алию, не поганил бы сербское имя.

Маринко повернулся к субаше:

— Погляди-ка на него, эфенди! Послушай-ка, что несет он без всякого стеснения!

— Не приплетай его сюда! — возмутился Алекса. — Это относится только к тебе.

«Ловко защищается… Жаль!» — подумал Груша.

— А, подлизываешься! — злобно прошипел Иван.

— К кому? А ну-ка скажи, когда и к кому я подлизывался? Это ваше с Маринко ремесло! Мне от вас ничего не надо.

— Даже милосердия? — спросил Груша, вставая.

— Милосерден один бог! Ты не в состоянии даже ни одного моего белого волоса почернить, не то чтобы мне помочь.

Дерзкий ответ Алексы привел Грушу в ярость:

— Знаешь ли ты, что я могу с тобой сделать?

— Если богу угодно — ничего!

— Мехо! Асо! Ибро!

В дверях показались стражники.

— Стащите-ка этого старого пса в темницу!

Алекса был по-прежнему спокоен.

— Можете не тащить меня. Я сам пойду, — сказал он подошедшим к нему стражникам и обвел всех острым взглядом.

Отворили подвал. Оттуда ударил резкий запах плесени и сырости. Алексу толкнули, и он кубарем скатился с лестницы. Едва он сделал несколько шагов, как ноги его стали вязнуть в грязи. Дверь за ним захлопнулась, и он остался в кромешной тьме.

Алекса встал на ступеньку и перекрестился.

— Господи! — взмолился он. — Будь мне другом! Дай мне сил и разума выстоять до смерти!

Он сел и уронил голову на руки…

Вдруг Алекса ощутил сильную слабость. По телу пробежал холодок. Он вскочил на ноги и встряхнулся. Головой он задевал балки, а ноги вязли в грязи.

— Куда меня бросили? — воскликнул он и стал на ощупь изучать свою темницу.

Это был крошечный подвальчик, в котором нельзя было ни выпрямиться, ни повернуться. С серых стен стекала вода. Темень, хоть глаз выколи. Дверью служила цельная дубовая доска, припертая снаружи деревянной поперечиной.

Страшно! Алекса снова присел на ступеньки.

Ему было холодно и хотелось пить. В горле пересохло, но воды у него не было. Он стал стучать в дверь.

— Чего тебе? — раздался снаружи голос.

— Дайте воды!

Ответа не последовало. Алекса решил, что стражник пошел докладывать субаше. Но время шло; казалось, минула уже целая вечность, а никто и не думал вступать с ним в разговор.

Как странно устроен человек — всегда он мечтает о несбыточном!

«Нет, турок! Ты не заставишь меня говорить! Слюну буду глотать, а тебе не скажу ни слова! Уж лучше умереть».

Между тем время шло. Алексе казалось, что минули уже не одни сутки, а дверь его темницы все не отворялась.

Его мучили голод и жажда. Но пока он в своем разуме, он не станет кричать и молить о пощаде.

Вдруг ему почудилось, что с двери снимают щеколду. Он встряхнулся и вскочил на ноги. Глоток свежего воздуха вернул бы ему силы и бодрость.

Но он обманулся.

В другой раз ему послышалась какая-то возня в стене. Похоже было, что это скребется мышь. Он ступил в грязь и прислушался. Да, кто-то скребется, но совсем тихо, осторожно…