Юрий Марченко - Брызги социализма

Если этого резонанса нет — не поможет никакое знание языков.

Если нет души, сердца и совести — человек становится просто говорящей деревяшкой, на каком бы языке он ни говорил.

Лживость языка понимают слишком многие, вернее, считают, что — понимают. При этом обычно считается, что невыразимость мыслей связана только с недостаточно развитым языком, что в корне неверно.

Дело вовсе не в том, что люди говорят на разных языках, дело в том, что язык дан человеку не для прояснения мыслей, а для их сокрытия! Язык —самая сильная, самая прочная завеса, отделяющая человека от истины. «Мысль изреченная есть ложь» вовсе не потому, что мысли тесно в словах, а потому что «мысль изреченная» есть новая реальность, не равная «мысли неизреченной», которая породила первую. Не бедность языка ставит преграду между мыслью и пониманием, а Бог. Язык —изначально кривое зеркало, таким оно и создано, «для чего — не наше дело». Люди понимают друг друга не благодаря языку, а вопреки ему.

Вообще в мире все так устроено, что истина появляется только в маске, а все, что кажется на первый взгляд очевидным — есть ложь.

Через несколько лет после окончания института я поступал в заочную аспирантуру, но меня не приняли из-за того, что я получил тройку на экзамене по истории КПСС. Я перепутал даты проведения каких-то партийных съездов. Вот из-за этого я и недолюбливал историю как предмет. В исторических событиях нет никакой логики. Почему какое-то событие произошло именно в 1678 году? Почему Колумб не открыл Америку годом раньше или позже? Каков смысл в дате рождения великого политического деятеля? Почему немереное количество информации нужно запоминать, а не понимать? При сдаче экзамена по математике, в конце решения задачи я пришел к табличному интегралу. Табличных интегралов я не помнил. Я просто вывел этот интеграл и получил свою пятерку. В истории такое невозможно.

Мама считала, что каждый человек должен сам добиваться всего в жизни. Когда я поступал в институт, она вообще уехала в командировку на весь период вступительных экзаменов. После института меня хотели оставить на кафедре в аспирантуре, но тут она воспротивилась, так как считала, что нельзя стать ученым без опыта практической работы. Она и сама так поступала. Окончив в 1938 г Харьковский университет с отличием, она не осталась в аспирантуре, а пошла на завод, чтобы набраться опыта.

После провала на истории я выбрал другой путь — прикрепиться в качестве соискателя к кафедре. Соискатели вместо истории КПСС сдавали философию.

Это меня вполне устраивало. Философией я заинтересовался после первой лекции по диалектическому материализму на третьем курсе. Лектор стал за кафедрой и произнес примерно следующее: «Мы с вами приступаем к изучению философии. Предупреждаю сразу — тут придется думать, это вам не история КПСС — уря, уря, мы победили!» Этим он сразу покорил студентов, но спуску никому не давал.

И я начал читать философские труды, тем более что вначале шел курс о так называемых «предшественниках» марксизма. Издавали тогда классиков: Сократа, Спинозу, Канта, Гегеля, Декарта и др. Их я читал тогда и позже с огромным удовольствием. Я даже с интересом читал двухтомник ранних философских работ К. Маркса и Ф. Энгельса.

Советский Союз погубили вовсе не низкие цены на нефть, холодная война и слабая эффективность плановой экономики. Погубила его, помимо рок-музыки, первоклассная система советского образования, заставлявшая человека думать. В первую очередь это касалось изучения философии. Пробуждение ищущей мысли в гражданах и явилось самым грозным оружием против коммунистической идеологии. Такова грубейшая ошибка советской педагогики.

Меня предупредили, что я должен посещать подготовительные курсы по философии, иначе экзамен не сдам. И я их прилежно посещал. Кроме того, я выработал для себя тактику задавать как можно больше вопросов и тянуть руку для ответов, чтобы преподаватель меня хорошо запомнил именно как прилежного слушателя. Преподавал зав. кафедры философии, профессор, доктор философских наук И. Н. Кравец. Коронным выступлением этого философа было следующее. Когда мы приступили к изучению философии Гегеля, он сказал: «вообще-то я пытался изучать Гегеля, прочитал 3 страницы и НИЧЕГО не понял! Поэтому я вам расскажу про Гегеля по учебнику — там все понятно». После «прохождения» Гегеля, он решил задать вопрос на понимание: Почему Гегель, если он был такой умный, не создал диалектического материализма?

Я быстренько поднял руку и выпалил: потому что он был профессором! Зал взвыл. Но наш профессор пришел в восторг. Он сказал, что в жизни еще не слышал такого правильного ответа. Дальше он всем объяснил, почему я прав. Дело сделано, он меня запомнил.

На кандидатском экзамене один из вопросов гласил «Критика В. И. Лениным махизма в работе «Материализм и эмпириокритицизм». Я, продолжая придерживаться имиджа сообразительного простачка, сказал, что никакой критики там нет, вождь пролетариата совершенно справедливо просто высмеивает Маха и иже с ним. Типа так: «Вот Мах пишет то-то и то-то — всякому ясно, что это глупость и бред, ха-ха-ха». Вот вам и вся философская критика великого философа В. И. Ленина. Конечно, так отвечать не полагалось, нужно было пересказать учебник по этому вопросу. Но имидж сделал свое дело. Кроме того, экзаменаторам стало понятно, что я на самом деле прочитал идиотскую книгу и даже разобрался с ней. Громадное достижение. Ну и на курсы я ведь исправно ходил. Поэтому мне поставили пятерку.

Вот, она порочность всей системы! Я получил пять баллов по предмету «марксистско-ленинская философия», хотя на самом деле не считал ее философией вообще, вкупе с «Философскими тетрадями» Володи Ульянова и его, якобы, «теорией отражения», о которой неизвестно ни одному профессиональному философу в мире. Он, конечно, выдающийся интриган и тактик политической борьбы, но философ — никакой.

В то же время сложные философские проблемы продолжали интересовать меня всю жизнь. Я даже впоследствии разработал «теорию жизни», которую привожу в сокращенном виде.

Меня всегда интересовали различные глубинные вопросы бытия. Будучи инженером, я пытался в любом случае ввести в теорию количественные мерки, или хотя бы выявить предпосылки таких мерок. С этой точки зрения меня совершенно не удовлетворяли психологические определения человеческих чувств, которые я бы скорее назвал «инсинуациями» ни о чем.

Поэтому я попытался разработать такую мысленную модель жизни, которая объясняла бы известные психологические факты, но исходила из минимального количества аксиом.