Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

– Впрочем, они и плачут одновременно, – улыбнулся Эйтингон, – и дремлют, обнявшись… – он гулял с девочками в заснеженном саду виллы. Самолетом, из Москвы, доставили заказанную в Париже коляску, для двойни, обитую розовым атласом. Спали девочки в кроватке беленого дуба, под кружевным балдахином. В детской Эйтингон велел повесить картины, с товарищем Сталиным. Увидев холсты, Роза поджала красивые губы, но ничего не сказала:

– Летом ее художник напишет… – подходящего художника еще предстояло найти, в лагерях, – летом Аня и Надя ползать начнут… – Эйтингон поймал себя на том, что думает о девочках, действительно, как о своих дочерях:

– Они будут Левины, но с моим отчеством… – ночами, на вилле, слыша плач девочек, он заставлял себя не вставать:

– Роза спит с ними, а фрау Луиза ей помогает… – Эйтингон ночевал отдельно. Харьковский профессор, принимавший детей, познакомил его с врачебным заключением. Три страницы, убористым почерком, настаивали, что мадемуазель Левина должна оправиться:

– Это двойня, схватки шли долго. Роды оказались очень тяжелыми… – твердо сказал врач, – фрау Роза потеряла много крови, ей надо восстановиться… – не желая вызывать гнев Розы, Эйтингон решил не привозить другого доктора:

– Она выглядит здоровой, но лучше не рисковать… – женщина с аппетитом ела, и кормила девочек. Роза позволяла Эйтингону редкий поцелуй в пахнущую сладкими пряностями, белую щеку. Ему и того было достаточно:

– По крайней мере, я буду думать о чем-то хорошем, пока мне предстоит возня с вонючими кочевниками… – потушив сигарету, морщась от воя двигателей, Эйтингон, наконец, взялся за вторую папку:

– Осман-батыр Исламулы, борец за свободу казахского народа, на нашем содержании. Получил тысячу винтовок, двадцать пулеметов и боеприпасы для действий против гоминьдановского правительства… – он читал ровные, машинописные строки:

– Весной 1944 года увел из Синьцзяна в Монголию несколько тысяч казахов. К середине сентября 1945 года его отряды полностью освободили Алтайский округ от гоминьдановских войск. Осман-батыр назначен губернатором Алтайского округа и награжден орденом Народного героя Восточно-Туркестанской республики… – республика кормилась за счет СССР, обеспечивая защиту интересов советского правительства на западе Китая:

– Пока непонятно, чем закончится гражданская война, между Гоминьданом и коммунистами, – сухо сказал Берия, – но Осман-батыр, кажется, возомнил себя новым героем казахского народа. Надо его осадить, нам не нужны волнения… – Эйтингон смотрел в бесстрастное, сильное лицо. Казах носил меховую шапку, и короткую, темную бороду:

– Он мой ровесник, кстати… – он отбросил папку:

– Берия прав. Еще один националист, на границе, ни к чему. Я разберусь, с этим батыром… – самолет, подпрыгнув, покатился по спешно проложенной полосе, на окраине режимной стройки.

Осман-батыр сразу понял, что никакой собаки у нее нет.

За низким плетнем виднелся деревянный домик, из тех, что строили русские. В шанхае стояли и глинобитные хижины, на манер китайских. На окраине Осман заметил несколько потрепанных юрт. В Ускемене, как город звался по-казахски, всегда жило русское большинство.

Поеживаясь от острого ветерка, с гор, он засунул руки в карманы ватника:

– Она объедки домой несла, теперь у нее обеда не будет… – Осман-батыр понимал, почему красивая, молодая женщина не подобрала с грязных досок моста кости и обрезки овощей:

– Ей было стыдно… – он тоже почувствовал краску на щеках, – стыдно наклоняться, искать передо мной остатки еды. Она с мальчиком теперь голодной спать ляжет… – мальчика, лет десяти, Осман-батыр рассмотрел отлично.

Высокий, крепкий ребенок выскочил во двор домика, с охапкой стираного белья. От стопки шел пар, на морозе, но мальчик не надел шапки, накинув только пальто. В свете заходящего солнца блеснули золотисто-рыжие волосы:

– Она вдова, с войны, должно быть, – решил казах, – а это ее сын. На отца похож, высоким вырастет… – Осман тоже был на голову выше знакомых ему соплеменников:

– Меня в детстве все за подростка принимали… – мальчик, приплясывая от холода, развешивал белье. Осман не видел отсюда его лица, но хорошо рассмотрел глаза его матери, на мосте.

Большие, зеленые, они напомнили ему высокогорные озера в Алтае, на родине. Он появился на свет зимой, в занесенном метелью стойбище, среди раскинутых юрт пастухов:

– Волосы у нее, словно снег, – из-под дешевой ушанки женщины выбился светлый локон, – а ходит она ловко, как ирбис… – в молодости Осман-батыр охотился и в родных краях, и на юге, в Китае:

– Наши казахи ушли дальше, в Индию, где лежат вечные льды… – мальчик скрылся в домике, а он все не сводил взгляда с немного покосившейся двери, – где самые высокие горы на свете… – женщина, маленькая, хрупкая, казалась ему птичкой, на обрыве отвесной скалы:

– Она выбивается из сил, еле крыльями машет, но возвращается к гнезду и кормит птенцов… – на мосту он успел увидеть огрубевшие, но изящные руки незнакомки. Перчаток она не носила:

– Она где-то в столовой работает, на заводе… – Осман не думал о завтрашней встрече с посланцем советского правительства, о том, что в юрте, на окраине города, вечером собираются местные казахи. Он знал, что ему скажут русские, и о чем он поговорит с братьями по народу:

– Русские захотят, чтобы я сложил оружие, вернулся в будку и стал цепным псом китайских коммунистов… – Осман сжал кулаки, – никогда такого не случится. Китайцы нас ненавидят, и боятся. Они всю жизнь держали казахов и уйгуров в черном теле… – Осман считал братьями и тех, и других:

– Мы люди одной крови, одной веры. Китайцы и русские нам чужие. Только она ведь русская… – он не знал имени женщины, но такое было неважно:

– Братьям я напомню, что все, кто хочет бороться за свободу казахов, могут стать моими бойцами… – Осман воевал на границе Китая, Монголии и СССР, надеясь на обещание маршала Чойбалсана поддержать создание Алтайского ханства, – а мне надо уходить, не задерживаться в городе. Русские могут меня арестовать, прямо на встрече… – он возвращался мыслями к женщине и ребенку. По его вине они остались голодными:

– Значит, надо исправить ошибку, – велел себе Осман, – она по-казахски не говорит, а у меня в русском языке акцент, и я неловко объясняюсь. Но она меня поймет… – Осман-батыр, почему-то, был в этом уверен.

Он вернулся в шанхай через час, с туго набитым вещевым мешком. Знакомцы, из казахов, снабдили его казы, колбасой из конины, мороженым и сушеным мясом, лепешками, и даже банкой с каймаком. В бумажном пакетике шуршал хворост, для мальчика.

Миновав плетень, неожиданно робко подняв руку, Осман-батыр постучал. Дверь долго скрипела, прежде чем открыться: