Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

– Храм святого Иоанна Крестителя, построен баронессой Элизой де ла Марк, в память о ее отце, Жане де Монтревале… – в энциклопедии говорилось, что церковь была третьей по величине в Бельгии:

– В храме хранятся реликвии святой Бернадетты Субиру, и святой Терезы из Лизье… – кроме храма в родном городе, святые Елизавета и Виллем Бельгийские возводили церкви и приюты для паломников, в Риме, Лурде и Сантьяго-де-Компостела. В статье имелся список госпиталей, сиротских приютов и школ, основанных святыми. Уильям сбился на третьем десятке:

– Лилия, символ непорочной жизни… – он изучал фото, сделанное до первой войны, – цветок является традиционным сувениром, из Мон-Сен-Мартена… – фотограф сделал снимок благотворительной ярмарки, рядом с храмом, на главной площади городка:

– Баронесса Тереза де ла Марк, с новорожденным сыном, Виллемом, на ступенях церкви… – отец прятался кружевным свертком, в руках у бабушки. Тетя Марта уверила мальчика, что в семейных альбомах остались фотографии его отца и матери:

– Ты всех увидишь, когда мы в Европу приедем, милый… – она ласково прижала к плечу золотисто-рыжую голову:

– Я не встречала отца твоего, но он был истинный праведник. Волк говорил тебе, как он дядю Авраама спас, как остался в лагере, с детьми, до конца… – Максим, просто, сказал мальчику:

– Твой отец и дед приняли мученическую смерть, за ближних, как христианам и положено. Никогда об этом не забывай. Я добрался до Ватикана, чтобы его святейшеству о твоем отце рассказать… – в разговоре с Мартой мальчик посопел:

– Я помню маму, немножко… – он помнил нежные руки, высокий, красивый голос, певший колыбельную. Мама ловко гребла, серебрилась широкая Волга, Уильям шлепал босыми ногами в теплой воде:

– У меня был велосипед, мы на даче жили, тетя Марта… – мальчик подышал, – и котик к нам приходил. Потом мы в Куйбышев вернулись, моя сестричка умерла, и мама уехала, на фронт… – Марта покачала его:

– У тебя кузина есть, Маргарита. Вы с ней вместе вырастете, как брат и сестра… – кузину три года прятали в подвалах разрушенного замка де ла Марков:

– Ни один человек не проговорился, дядя Волк… – восхищенно отозвался мальчик, – весь городок знал и молчал… – Волк смотрел на яркий, словно кровь, летний закат, вертя в длинных пальцах колокольчик. Ветер шевелил растрепанные страницы «Квентина Дорварда», на коленях мальчика. Уильям привалился к надежному, крепкому боку:

– Шахтеры порядочные люди… – сварливо ответил Максим, – они выполняли свой долг. И ты так делай, наследник де ла Марков и Экзетеров… – на книжных полках квартиры Уильям нашел «Принца и нищего», Марка Твена. Увидев роман, Волк рассмеялся:

– Книга точно о тебе, будущий герцог. Наследник английского престола узнал жизнь бедняков… – Уильям прочел и статью об Экзетерах:

– Замок в Банбери, вероятно, восходит к временам Вильгельма Завоевателя, хотя здание, на протяжении веков, многократно перестраивалось… – о его дяде, нынешнем герцоге и Волк и тетя Марта тоже отзывались хорошо:

– Он достойный человек, – коротко сказал Максим, – характер у него трудный, но и ты, ваша светлость, – он потрепал мальчика по голове, – у нас не подарок… – во сне Уильям слышал вовсе не шум февральского ветра, за хлипкими стенами домика, в глубине голой степи.

Звонили колокола, сверкал шпиль беломраморного собора, на него повеяло знакомым, пряным запахом ладана. Церковь была набита битком, площадь запружена людьми. Он заметил белую, кружевную накидку, на темноволосой голове, рядом с ним:

– Privilege du blanc… – вспомнил Уильям, – я сказал тете Марте, что Маргарита может носить белое, в Ватикане. Но мы не в Риме, мы дома… – он видел витражи, с коленопреклоненными святыми, Елизаветой и Виллемом, корзины и гирлянды белых лилий. Храм, казалось, тонул в сугробах белого шелка:

– Мон-Сен-Мартен. Неужели сам папа к нам приехал… – до Уильяма донесся сильный голос:

– В ознаменование выдающихся заслуг барона и баронессы де ла Марк, перед католической церковью, его святейшество награждает их знаком Золотой Розы… – Уильям замер:

– Я читал, в энциклопедии, что прабабушку и прадедушку тоже Золотой Розой отметили… – в лицо ему, неожиданно, ударил морозный вихрь.

Завыла метель, сквозь снег Уильям разобрал очертания буквы «В», на костяшке:

– Матушка велела мне татуировку не сводить, и оказалась права. Я обещал сюда не возвращаться, а вот как вышло. Но это мой долг, перед семьей, перед ней… – он услышал чей-то голос:

– Вставай, самолет давно границу перелетел, за ребят можно не беспокоиться. Вставай… – сильная рука потрясла его за плечо, Уильям что-то пробормотал.

Скрипела открытая дверь, по пристройке гулял мелкий, острый снежок. До мальчика опять донеслось: «Вставай!». Уильям вскинулся с топчана:

– Тетя Марта… – на него взглянули твердые, зеленые глаза:

– Она крест надела. Она распятие никогда не носит, в сумочке прячет, с иконой и пистолетом… – тетя куталась в старую, оренбургскую шаль:

– Вставай, мой милый… – поторопила его Марта, – мы уезжаем.

Осман-батыр и сам не знал, зачем, после встречи с русским, пошел на мост через Ульву:

– Здесь мы стояли… – облокотившись о шаткие перила, он рассматривал быструю воду, – здесь она сверток уронила… – над потоком, на морозе, вился пар.

Ульва начиналась в родных горах Османа, на Алтае. Вырвавшись на равнину, река успокаивалась, вливаясь в Иртыш. Ульва не замерзала. Вдали Осман видел темное пятно, где вода реки наталкивалась на белый лед:

– Белый, как ее волосы… – вздохнул казах, – оставь, понятно, что вам не пути. Она русская, не твоей крови… – в деревянной пристройке Симы-ханым его, внезапно, охватил глубокий покой.

Женщина двигалась плавно, словно ирбис, наливая шурпу, заваривая свежий чай, из мешка. Мальчик сопел на топчане, прикрытый кошмой. Ребенка звали Володей. Сима-ханым сказала, что ее сыну восемь лет:

– Ей к тридцати годам, наверное… – Осман-батыр помнил тонкие морщинки, в углах глаз, и резкие линии, у красивых губ, цвета спелой черешни, – хотя она не говорила, сколько ей лет… – женщина, вообще, говорила мало.

Шурпа оказалась бедной, сваренной на костях, с луком, картошкой, и русской, перловой крупой:

– Мальчик мой готовил… – Сима-ханым наклонила медный, помятый чайник над его пиалой, – он у меня помощник… – Осман-батыр заметил, что в пристройке нет книг, или школьных учебников:

– Странно, ее сын, по возрасту, должен в школу ходить. Русские все в школу ходят… – Осман учился у муллы, как было принято среди казахов. Он хорошо знал Коран, свободно говорил по-арабски, и на турецком языке:

– Китайцы нас в покое не оставят… – горько подумал он, – выгонят с нашей земли. Придется опять бежать, в Индию, в Турцию… – некоторые кланы давно поселились в тех местах. Русский, представившийся товарищем Котовым, намекнул Осману, что советский Казахстан открыт для казахов, живущих в Китае: