Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

– Старая дверь, надо поправить. Ей тяжело мужскими делами заниматься… – пронеслось у него в голове. Наконец, за ручку, как следует, дернули. Пахнуло уютным, домашним ароматом шурпы:

– У нее суп остался, – обрадовался Осман, – они поели… – Уильям дремал на топчане. Марта, кутаясь в домашнюю, вытертую безрукавку, недоуменно смотрела на давешнего казаха. Гость был таким высоким, что пригнулся:

– Иначе он в притолоку лбом ударится, – поняла женщина, – он в дверной проем не помещается… – казах стащил шапку, обнажив темную, побитую сединой голову. Неловко протянув ей вещевой мешок, он пробормотал:

– Вам. От меня. Еда… – Марта молчала, комкая в руках шитье:

– У нас есть, спасибо… – она указала в сторону кухонного угла, с керосинкой, – вы тоже поешьте. У нас шурпа свежая… – мешок оттягивал руки Марты, она уловила запах мяса. Казах топтался на пороге, зачем-то расстегивая ватник:

– Дверь, – хмуро сказал он, – сначала дверь… – он повертел пальцами:

– Надо починить. Молоток… – принеся молоток и долото, Марта приняла от него ватник:

– Я суп разогрею, – пообещала она, – чай заварю. Правда, мы его второй день пьем… – он уверенно орудовал инструментами:

– Чай есть, в мешке… – казах оторвался от двери:

– Меня Осман зовут… – у него были темные глаза, в сеточке мелких морщин. Марта подумала, что ему идет пятый десяток:

– Он не из местных казахов, у них нет такого акцента. Он из Китая, или Монголии… – она протянула руку: «Сима». Не касаясь ее пальцев, Осман поклонился: «Рад знакомству, Сима-ханым».

Питейные заведения в Усть-Каменогорске называли на сибирский манер, чайными.

Торговали точки по коммерческим ценам. На полках лежали связки казы, копченой колбасы, из конины, на прилавке громоздились стопки румяных лепешек, но многие посетители ограничивались бутылкой дешевой водки. Черный чай готовили по-русски, в самоварах. Буфетчик приносил к столу масло и соль, для казахов.

Во времена резидентской работы в Турции Наум Исаакович пристрастился к хорошему чаю:

– Понятно, что за дрянь они заваривают, – вздохнул Эйтингон, – я видел, в магазинах… – прессованный в кирпичи чай заворачивали в грубую, коричневую бумагу. Напиток отдавал соломой, на такие кирпичи шла несортовая продукция. Эйтингон предполагал, что и зеленый чай окажется дрянным:

– Какая разница, – кисло подумал он, вдыхая дым «Беломора», – зеленый тоже ничем не лучше… – он помнил времена НЭПа. На бывшей Мясницкой, в бывшем магазине Перлова, оформленном в китайском стиле, продавщицы, улыбаясь покупателям, взвешивали драгоценные, с тонким ароматом, чаи, привезенные из Пекина.

В отдельном углу раскачивалась клетка с попугаем, пахло отличным, бразильским кофе. Вертелась медная мельница, покупки заворачивали в шелковистую бумагу. Нэпман, новый хозяин магазина, устроил и маленькое кафе, с мозаичным полом и коваными столиками:

– Мы с Лубянки туда бегали… – Эйтингон налил мутного чая в выщербленную, старую пиалу, – в обеденный перерыв. Наша столовая по карточкам работала, и была закрытой, только для сотрудников. К Перлову милые барышни ходили. Можно было познакомиться, весело провести время… – милые барышни давно эмигрировали или сгинули в лагерях и ссылках:

– Кто был поумнее, окрутил подходящую партию, – хмыкнул Эйтингон, – хотя их мужей тоже расстреляли, в ежовских перегибах… – он вспомнил журналистку, писавшую статьи об изменнице Князевой:

– Она, кстати, в Дальлаге сидит, как и сестра Юдина. Обоим десять лет дали, без права переписки. Почти в одно время их арестовали… – Юдин с итальянской женой приехал на родину после нового года.

Вставивший зубы Андрей Петрович, ленинградский коллега, вернулся на привычное место работы, в Большой Дом. Юдину разрешили продолжить аспирантуру. Жена его учила русский язык, и преподавала итальянский, в университете. Изменнику даже выдали «Красную Звезду»:

– В знак его партизанских заслуг. Итальянцы ему тоже орден вручили… – временное правительство Италии наградило Юдина золотой медалью: «За воинскую доблесть».

Советский орден изменнику оставалось носить недолго. Министр Берия отдал распоряжение об аресте Юдина, после защиты кандидатской диссертации. По сообщению куратора, Андрея Петровича, Юдин писал работу о некоем Россо Фиорентино, художнике Возрождения:

– Жену его мы тоже осудим, – подытожил Берия, – ясно, что и она вовлечена в шпионскую сеть, поддерживающую бандитские вылазки, на границах нашей советской родины… – Эйтингон ожидал еще одного бандита. Никак иначе Осман-батыра назвать было нельзя:

– Якобы Чойбалсан обещал ему независимость Алтая, создание государства для казахов и уйгуров… – в разговоре с Лаврентием Павловичем Эйтингон заметил:

– С другой стороны, в том районе нам пригодятся лояльные мусульмане. Учитывая традиционное влияние англичан, в Афганистане, и будущие, исламские территории на юге, нужен некий социалистический форпост… – судя по всему, северо-западные районы Британской Индии, с мусульманским большинством, скоро становились независимыми:

– Англичане, как всегда, придерживаются доктрины «Разделяй и властвуй», Наум Исаакович, – отозвался Берия, – они еще наплачутся, с исламским национализмом… – тяжелый кулак опустился на дубовый стол:

– Мы раздавим проявления сепаратизма на корню, понятно? В двадцатые годы таких, как Осман, называли басмачами. Он вашу голову на пику наденет, и не поморщится. Я работал в Азербайджане, я знаю, о чем говорю… – Эйтингон читал архивные материалы по исламскому подполью, в Закавказье. Партии «Иттихад» и «Мусават», как и тайные сионистские организации, давно разгромили, но Берия считал, что пантюркизм, как и панисламизм, до сих пор, представляют опасность:

– Посмотрите на католиков и униатов, – напомнил министр, – они всегда лояльны Ватикану и папе, в первую очередь. То же самое и с мусульманами. В общем, товарищ Сталин считает, что вы правильно ставите на Израиль… – с легкой руки Эйтингона на Лубянке Палестину называли именно так. Наум Исаакович и сам знал, что его схема сработает:

– Если евреи верны, то они верны до конца, взять хотя бы Масаду… – он подумал, что защитники крепости, были такими же упрямыми, как и Рыжий:

– Рыжий дурак, – разозлился Эйтингон, – если еврей дурак, или мерзавец, это тоже до конца. Достаточно на профессора посмотреть… – при встречах с Кардозо у него не получалось уклониться от рукопожатия. Наум Исаакович, потом, всегда тщательно мыл ладони, брезгуя касаться человека, обретавшегося у параши, как говорили в лагерях.

Дело с Осман-батыром было ясным:

– Мы надеемся, что китайские коммунисты победят, – сказал Эйтингону Берия, – а деятельность этого казаха, то есть его бандитские вылазки, нам совершенно ни к чему… – сколотив отряд из пяти сотен человек, Осман отказался от должности губернатора Алтайского края, сославшись на болезнь: