Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

– В республике ценят культуру казахского народа… – слышал он уверенный голос, – в школах ведется преподавание на вашем родном языке, издаются книги, ведется вещание по радио, есть национальные труппы театров… – в разговоре с Эйтингоном Берия усмехнулся:

– Бандит на такое не клюнет, но стоит его прощупать, Наум Исаакович. Вдруг он расчувствуется, и в нем взыграет национальная гордость… – добавил министр, – как в ваших евреях… – Науму Исааковичу не очень понравилась интонация начальства, однако он уговорил себя:

– Просто послышалось. Еврейский народ доблестно сражался. Взять, хотя бы, статистику, по Героям Советского Союза… – читая в «Правде» указ об очередном награждении еврея, Наум Исаакович говорил себе:

– Ерунда, насчет того, что мы шли, как скот, в расстрельные рвы и газовые камеры. Мы воевали и погибали, за советскую Родину, у нас действовали партизанские отряды… – он признавал смелость даже у врагов советской власти, таких, как доктор Горовиц и ее муж:

– И Гольдберг бесстрашный человек, – кисло думал Эйтингон, – и Розе в храбрости не откажешь… – наедине с Розой ему, иногда, становилось неуютно. Наум Исаакович вспоминал занятия в хедере:

– Яэль тоже привечала Сисеру. Она подала обед, а потом хладнокровно вколотила колышек в его висок. Но здесь все охраной утыкано… – он заставлял себя не оглядываться, – и Роза так не поступит. У нее девочки на руках, она мать, благоразумный человек… – красивые руки женщины, с маникюром, цвета свежей крови, орудовали тупым, столовым ножом:

– Она меня обвела вокруг пальца, заказала стейк, чтобы передать острый нож Марте… – Эйтингон успокаивал себя тем, что Роза нисколько не похожа на дочь Кукушки:

– Она поддалась на ее уговоры, Марта ее разжалобила. Мерзавка внучка Горского, а он врал всем подряд, и глазом не моргнув… – казах, сидевший напротив него в чайной, ничем не напоминал Рыжего, но Эйтингон понимал, что они похожи:

– Осман, кажется, тоже упрямец… – темные, спокойные глаза казаха заставили его подумать о командире особой подводной лодки МГБ, тоже Герое Советского Союза, капитане Фисановиче. Судно базировалось в специальном порту, неподалеку от поселка Де-Кастри. Лодку использовали для деликатных миссий. На ней Эйтингон предполагал вывезти Паука и Дебору в СССР:

– Фисанович ничего необдуманного не сделает, не подобьет экипаж на бунт. Он знает, что мы держим в заложниках его семью, семьи его товарищей по лодке… – Эйтингон внимательно, украдкой, рассмотрел казаха:

– Здоровый мужик, ничем он не болен. Правильно Берия говорил, он ушел с должности губернатора, чтобы заняться привычным делом. Он бандит с большой дороги… – казах говорил по-русски медленно, не торопясь, аккуратно подбирая слова:

– У нас будет своя страна… – Наум Исаакович едва ни закатил глаза, – казахский дом, на Алтае, без русских и китайцев… – Эйтингон решил, что китайцы только поблагодарят СССР, за арест батыра:

– Мы избавляем их от возни с поисками, от риска, для партизанских соединений коммунистов… – пять сотен хорошо вооруженных бойцов Османа могли долго уходить от погони:

– Отрубим голову змее, а тело само сгниет. Его отряд рассеется, а остальных добьют китайцы… – в чайной, за угловым столиком, сидело трое местных работников МГБ, в штатских, дешевых костюмах. Эйтингон пришел на встречу в таком же наряде.

Надо было подать знак, о необходимости слежки за батыром. Разгром националистического, шпионского гнезда, имевшего своей целью подрыв обороноспособности СССР, в непосредственной близости от границы, отлично смотрелся бы в сводках. Наум Исаакович подумал, что может получить очередной орден:

– Хотя все, что я делаю, я делаю не ради орденов, а ради моей родины. И мальчик такой же, звания и почести для него не важны. Матвей настоящий коммунист, патриот СССР… – предложив батыру заказать бутылку водки, он услышал хмурый голос: «Аллах запретил».

Эйтингону ни Аллах, не кто бы то ни было еще, ничего не запрещали. Он должен был сообщить о начале операции коллегам. Наум Исаакович представлял, что за водку принесут на стол, и не ошибся. Он, с отвращением, опрокинул захватанный, пахнущий сивухой стаканчик:

– Как мы и договаривались, пару дней за ним походят, проверят его связи и арестуют… – за батыром отправилось двое местных офицеров.

Задержавшись на мосту, Осман все смотрел на Ульву:

– Учебников у нее нет, но стопка тетрадей лежит. Она с мальчиком на дому занимается, но зачем… – чистая каморка женщины, несмотря на керосинку, и печь-буржуйку, блестела голыми, белеными стенами. Осман ожидал увидеть снимок покойного мужа Симы-ханым, но не заметил ни одной фотографии. Альбома, так любимого русскими, у нее тоже не оказалось.

Под топчаном она устроила старый фибровый чемодан и брезентовый вещевой мешок. Посуда у женщины была разномастная, подклеенная, выщербленная:

– Ни швейной машинки, ни радио у нее нет… – думал Осман, – она, кажется, здесь не собирается оседать… – Сима-ханым почти ничего о себе не рассказывала. Женщина упомянула, что приехала на целину, после гибели мужа на войне. Кольца на покрасневшем от мороза и холодной воды, тонком пальце, она не носила.

Осман, опытный охотник, ощущал неладное:

– Она и правда, как ирбис. Зверь прячется, его никому не найти. Он сливается со снегом и горами, а потом пропадает в норе. Но ирбис, ночью, может перервать тебе горло. Тихо, не привлекая внимания… – он решил, что надо проверить давешнюю дверь:

– Зима на дворе, в щели может забиться снег. Она с мальчиком может замерзнут, у нее только кошма и ватное одеяло… – судя по всему, Сима-ханым делила топчан с ребенком:

– И она должна была свежий суп сварить, – подумал Осман, – хотя не за супом я к ней иду… – ему хотелось увезти женщину и сына домой:

– Она никогда не согласится, – со вздохом решил Осман, – никогда не станет моей женой. Я старше, я не ее крови… – ему пришло в голову, что Сима-ханым, русская, может посоветовать ему что-то, насчет товарища Котова:

– Хотя что советовать, все понятно. Надо немедленно уходить из города с братьями… – хорошие, выносливые лошади Османа ждали его в уединенном распадке, в десяти километрах к югу. Там собирались и казахи, собиравшиеся тайно пересечь с ним границу:

– Я ненадолго, – сказал себе Осман, – выпью чаю, расскажу ей о русском и уйду. Я просто хочу побыть с ней рядом, в последний раз… – не заметив на темной набережной две фигуры, в штатском, Осман направился к домикам шанхая.

Большой, мощный беркут, раскинув крылья, парил над простором льда.

Уильям еще никогда не видел таких гор. Хребты громоздились вокруг озера, защищая его почти непроходимой стеной. Заснеженные склоны, усеянные соснами, поднимались к белым вершинам, вечного льда: