Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

От их округа, как и везде, в Верховный Совет выдвигался единственный кандидат. Для предвыборной агитации лейтенант выучил наизусть биографию орденоносца, казаха, воевавшего в танковой части, и вернувшегося в родной колхоз. Тем не менее, начальник политотдела велел ему законспектировать и речь товарища Сталина:

– Мы получим печатную брошюру, – заявил капитан, – но дело не терпит отлагательств. Необходимо вести политучебу и после выборов. Каждый коммунист и комсомолец обязан познакомить личный состав и гражданских лиц с мудрыми мыслями товарища Сталина… – в зале собраний гремели аплодисменты, лейтенант слышал восторженные голоса: «Слава товарищу Сталину! Слава великому вождю, ура!». Лейтенант вздохнул:

– Увидеть бы товарища Сталина, собственными глазами… – вождь произносил слова медленно и размеренно:

– Что касается сорокового года, то в течение этого года в нашей стране было произведено пятнадцать миллионов тонн чугуна, то есть почти в четыре раза больше, чем в тринадцатом году, восемнадцать миллионов триста тысяч тонн стали, то есть в четыре с половиной раза больше, чем в тринадцатом году… – лейтенант едва успевал записывать цифры:

– Ничего пропускать нельзя, это слова великого Сталина… – он успел проголосовать с утра, до начала дежурства. Погода выдалась хмурая, метельная. Избиратели толпились в вестибюле дома культуры, под портретом товарища Сталина, тоже в военной форме. Районный торг развернул лотки, пахло свежей, горячей самсой. Буфетчица разливала чай, из титана.

Рядом с офицером тоже стоял чайник и блюдо с выпечкой. Повара на заставе служили хорошие, персонал баловали булочками и пирожными. Кусая рогалик с корицей, не отрываясь от тетради, лейтенант услышал вой ветра, за окном:

– Или это машина? Нет, кто приедет, с проверкой, в такую погоду? Да и время сейчас тихое… – в Китае шла гражданская война между коммунистическими силами, и сторонниками буржуазии, Гоминьдана, но граница СССР, как говорили бойцам, была неприступна. Контрабандистов давно не осталось. Войска следили, чтобы на советскую территорию не забредали кочевники, уйгуры и казахи. Многие участки границы до сих пор оставались уединенными, спрятанными среди скал и ущелий, сейчас заваленных снегом:

– Пришло распоряжение, по округу, дней пять назад, – вспомнил лейтенант, – якобы бандитские силы Осман-батыра могут предпринять прорыв через границу. Ерунда, что этому Осману делать в СССР… – офицер только из столичного приказа узнал имя казахского бандита.

Тарелка взорвалась аплодисментами, люди кричали:

– Да здравствует товарищ Сталин, ура… – диктор откашлялся:

– Передаем концерт молодых талантов. Перед микрофоном, студентка московского архитектурного института, подающая надежды певица, товарищ Ирина… – фамилию певицы ему услышать было не суждено.

Дверь кабинета дежурных затрещала, распахиваясь. В коридоре он заметил наряд внутренних войск, в промокших от снега шинелях. Лейтенант поднялся:

– В чем дело, товарищи бойцы? Где ваш командир, что происходит… – гневный голос заорал с порога:

– Это вы мне объясните, что происходит! Где личный состав, где патрули… – плотный человек, в генеральской шинели МГБ шагнул в комнату. На черных, побитых сединой волосах таяли снежинки, прядь падала на старый шрам, на лбу. Темные, недобрые глаза смерили лейтенанта холодным взглядом: «Где начальник заставы?».

– Он в доме культуры… – заблеял юноша, – в наблюдательной комиссии сидит, товарищ… – визитер ему не представился:

– Товарищ генерал… – отчаянно добавил пограничник: «Выборы идут».

– Я вам сейчас устрою выборы… – пообещал гость, – поднимайте заставу по тревоге, немедленно!

Наум Исаакович прибыл на отдаленную заставу, следуя звонку, полученному из села Алексеевки, в управлении МГБ республики, в Алма-Ате.

Он знал, куда направился Осман-батыр, после их встречи в чайной. Коллеги в Усть-Каменогорске вернулись с донесением, что казах скрылся в хлипкой, деревянной пристройке, в местном шанхае. Эйтингон проклинал себя за то, что протянул время:

– Но никак иначе сведения о жителях домишки было не достать… – размышлял он в теплой эмке, по дороге в Алексеевку, – в тех местах все с временной пропиской обретаются… – на дворе стоял вечер. Получив адрес, Эйтингон велел немедленно поднять архивы местного паспортного стола. Существовал риск, что сообщники казаха, кем бы они ни были, вообще не озаботились пропиской. Зажав в зубах дымящуюся сигарету, Эйтингон, внимательно, просматривал машинописные страницы:

– Хотя бы машинку завели, – желчно подумал он, – не приходится ломать глаза о невозможный почерк и орфографические ошибки… – Наум Исаакович был невысокого мнения об уровне образования советской милиции:

– Даже в Москве с ошибками пишут. Взять хотя бы рапорты начальника Пролетарского отделения… – во время охоты за сбежавшим ныне Волком, при виде сводок из районов, Эйтингону часто хотелось взять красный карандаш.

Неизвестная ему машинистка в местном отделении милиции печатала на редкость грамотно:

– Ссыльную, что ли, взяли, – задумался Эйтингон, – не из нового потока, разумеется. Из старых, довоенных кадров. Но вряд ли, у тех поражение в правах стоит, даже у осужденных по делам двадцатилетней давности. Удивительно, откуда здесь грамотный человек появился… – грамотного человека Наум Исаакович увидел через полчаса.

По спискам, халупа, куда зашел Осман-батыр, числилась необитаемой:

– Но с кем-то он там встречался, он знал, куда направляется… – Наум Исаакович почесал лоб автоматической ручкой:

– Сотрудники органов тоже могут соблазниться блеском бандитского золота. Бывали такие случаи… – он велел поднять с постелей личный состав отделения милиции, ведавшего шанхаем, включая гражданских сотрудников. Машинисткой и делопроизводителем оказалась пожилая женщина, дочь местного гимназического учителя:

– Поэтому ее и не вычистили из органов, в двадцатые годы… – по данным отдела кадров, женщина устроилась на работу в милицию в год смерти Ленина, – учителя считались разночинцами, интеллигенцией… – до революции машинистка закончила женскую гимназию, в Усть-Каменогорске. Ни мужа, ни детей у нее, по данным в личном деле, не имелось:

– Старая дева, – Эйтингон рассматривал лицо машинистки, – а где ее родители? В анкете она указывает, что оба они умерли, в гражданскую войну… – Эйтингон подозревал, что родители машинистки, как и половина жителей в здешних краях, сбежали в Китай:

– Она осталась, выполнять задания белогвардейцев… – Наум Исаакович, впрочем, подозревал, что жители пристройки сунули даме взятку:

– Она не шпионка, просто алчная тварь. Но в деле мы ее проведем, как агента, на содержании китайских капиталистов и недобитых белых. В отчете такое выглядит красиво… – даме хватило искреннего обещания Эйтингона вышибить ей мозги прямо в кабинете. С приставленным к затылку наганом, она призналась, что не внесла в списки паспорт некоей Шевелевой, Серафимы Ивановны, с сыном, Володей.