Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

Он рассматривал две фигуры, на углу Ратушной площади.

Высокие, темноволосые, мужчины, в гражданских костюмах, прогуливались мимо затянутых холстом развалин. Пара появилась, когда Саломея сидела с Эйтингоном за кофе.

– Все пойдет, как надо, – уверенно сказал себе Эйтингон, – правильно я решил, Рыжий нам пригодится. Пока что в СССР, а потом мы его домой отправим, с заданием… – Наум Исаакович не хотел, чтобы доктор Судаков болтался в Израиле, во время борьбы за независимость:

– Он под ногами мешаться будет, но сейчас мы его не завербуем, мало времени. Пусть он поварится в лагере, на подземных рудниках, потеряет зубы и получит чахотку. Приеду я, с фотографиями пальм в Тель-Авиве, и его родного кибуца. Ради возвращения в Израиль, он все, что угодно, сделает. Он согласится, можно не сомневаться. До войны он не знал, что такое лагерь, а теперь узнает… – Эйтингон не собирался говорить Рыжему о его племяннице:

– Лишние сведения ни к чему… – мужчины рассматривали плакаты, с фотографиями командиров Армии Крайовой, – у Саломеи свое задание, а у него появится свое. Пусть он идет в политику, после создания государства. Он не социалист, но так даже лучше. Он герой, бежал из советского ГУЛАГа, добрался домой, не может жить без страны… – не опуская бинокля, Эйтингон нашарил на столе сигареты, – он и в парламент пройдет, и в правительстве сможет заседать… – он отпустил Саломею с пакетом трофейной провизии, и обещанием, что пан Блау, в скором времени, прекратит обременять девушку своей компанией.

– Мы убиваем даже не двух птиц одним камнем, а сразу нескольких… – Эйтингон узнал одного из мужчин, появившихся на площади. Он не сомневался, что мадам Портниха приехала в Польшу не одна. Наум Исаакович видел его фото, в досье на руководителей Сопротивления, в оккупированной Европе:

– Он не коммунист, как покойный барон де Лу… – Наум Исаакович хорошо помнил упрямые, темные глаза, в легких морщинах, – он еврей, но его не пошлешь в Израиль, не завербуешь… – Эйтингон разозлился на себя:

– Какая вербовка? Во-первых, понятно, что месье Гольдберг выполняет задание союзников. У пани Штерны, наверняка, передатчик имеется. Она связалась с Лондоном, попросила себе подмоги, чтобы вырваться из Польши. Они с Монахом знакомы, по Европе. А во-вторых… – во-вторых, месье Монах не должен был покинуть Польшу живым. О его судьбе Эйтингон намеревался позаботиться лично. Даже отсюда он видел седину, в голове врача:

– Что Роза в нем нашла… – недовольно подумал Наум Исаакович, – он простой провинциальный лекарь. Она красавица, снималась для журналов, была замужем за богачом. Монах еще и прихрамывает… – вечером Наум Исаакович не стал рисковать и следить за Портнихой. В сумке девушка ничего подозрительного не держала, но Эйтингон и не предполагал, что она разгуливает с пистолетом:

– У нее большой опыт подпольной работы, она не понесет оружие в людные места… – узнать, где остановилась бельгийская пара, оказалось делом четверти часа. Как и думал Эйтингон, Монах и Портниха явились в советскую зону оккупации под фальшивыми именами. Одного этого хватало, чтобы арестовать якобы месье и мадам Лувье, но Наум Исаакович никуда не спешил:

– Пусть они сначала в Требнице окажутся… – решил Эйтингон, – пока, кроме поддельных документов, за ними ничего не числится, а помощь военной преступнице, объявленной в розыск, другое дело… – он попросил Саломею посмотреть на мужчин. Девушка пожала плечами: «Я их никогда не видела, господин Нахум». Эйтингон ей верил. У спутника Монаха была военная осанка:

– Ничего общего с Ягненком, – Эйтингон задумался:

– На еврея он смахивает, но не слишком. Должно быть, тоже товарищ по оружию, из Сопротивления. Впрочем, какая разница… – Гольдберг хромал, но тростью не пользовался.

– Не слишком-то он похож на Хамфри Богарта, – буркнул себе под нос Эйтингон, – и он очки носит. Его здесь зароют, вместе с пенсне, а Роза поедет со мной, в Москву… – открыто уходить от жены Наум Исаакович не мог:

– Тем более, жена у меня не первая, и ребенок маленький. Нет, я поселю Розу на уединенной вилле, в Крыму, на Кавказе. В нашем гнездышке, как говорится… – он думал о стуке каблуков, по каменному полу подвальчика, о ее легком дыхании, о сладком, мимолетном прикосновении руки:

– Рочестер хотел увезти Джен Эйр на Лазурный Берег, в Италию. Роза видела Европу, но у нас тоже красивые места найдутся. Она не Джен Эйр… – Наум Исаакович усмехнулся, – она мне не откажет. Я ей дам богатство, она получит все, что захочет. Она больше не станет прозябать, в шахтерском городке… – он проводил глазами немного сгорбленную спину месье Монаха:

– Разве можно нас сравнивать? Он никто. Роза на этой неделе овдовеет. Я никогда ее не оставлю, буду о ней заботиться. У нас появятся дети… – Наум Исаакович понял, что ласково улыбается:

– Родится девочка, красивая, как Роза. Наша малышка… – Гольдберг с приятелем пропал за углом площади. Наум Исаакович посмотрел на часы. Пора было звонить в Требниц, товарищу Яше, предупреждать его о скором появлении гостей.

Роза не хотела парковать машину на главной, и единственной площади Требница, рядом с нетронутой бомбежками и артиллерией белоснежной башней костела. Она издалека увидела польский и советский флаги, над входом в двухэтажное здание, неподалеку от церкви. Утро выдалось теплое. Откинув верх автомобиля, Роза повязала волосы шелковой косынкой, цвета спелых ягод. Темный локон, выбившись из-под ткани, играл на ветру, щекотал белую щеку.

В номере, когда она одевалась, Эмиль поцеловал ее в растрепанный затылок:

– Ты все поняла. Детей я тебе описал… – Гольдберг хорошо помнил близнецов, с довоенных времен, – идешь на мессу, в монастырь, и держишь глаза открытыми. Как выглядит Кардозо, ты тоже знаешь. Возвращаешься в Требниц, отправляешь мне телеграмму и ждешь нас в монастыре… – в подкладке сумочки Розы лежал бельгийский вальтер. Документы мадам Лувье она спрятала в карман летнего жакета. Эмиль снял с ее шеи палестинский кулон и застегнул цепочку крестика:

– Пора тебе превращаться в католичку, любовь моя… – Роза вздохнула:

– Разве мы думали, милый, при оккупации, что и после войны придется таким заниматься… – Роза не стала проезжать через центр Требница.

Длинные пальцы, с алым маникюром, спокойно лежали на руле:

– Мы не думали, конечно… – Роза посмотрела в зеркальце заднего вида, – мы ожидали спокойной жизни, но получилось иначе… – она вспомнила документы, оставленные на ферме фрау Беатрисы:

– Женщину Мартой звали. Она погибла, с малышом, в Рётгене, при обстреле… – Роза, внезапно, испугалась:

– Ерунда, – уверенно сказала себе Портниха, – НКВД понятия не имеет, где доктор Горовиц и ее дети. Правильно Эмиль говорит, без шума завершим операцию, и разъедемся по домам. Эстер с Авраамом в Израиль отправятся, а мы в Мон-Сен-Мартен вернемся… – Роза привыкла к стрекоту швейных машинок, в школьной мастерской, к звонким голосам девочек: