Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

– Ничего не случится… – зашептала жена, – русский чекист обо мне давно забыл. Он не знает, где я живу, не знает, куда поеду сегодня. Он в подвальчик зашел по долгу службы… – Роза целовала темные глаза, в легких морщинах, – они обязаны слушать разговоры местных жителей. Он еврей, – добавила Роза, – идиш у него хороший. Он отсюда, из Польши, из России… – Роза объяснялась на идиш с немецким акцентом. В речи господина Нахума она уловила знакомые интонации:

– В Кельне раньше жило много выходцев из Польши, – добавила она, – я знаю их говор. Они в Германии оставались, пока Гитлер к власти не пришел, – мрачно добавила Роза, – потом их выслали, на восток… – она коснулась губами колючей щетины, на щеке мужа:

– Не волнуйся за меня, пожалуйста. В Требнице меня никто не знает. Я схожу на мессу, попытаюсь понять, где мальчики… – Гольдберг кивнул:

– Хорошо. Но будь осторожна… – Роза, на мгновение, отстранилась:

– Вы тоже себя внимательно ведите. Авербах воевал, но в оккупации не был. На войне, все другое… – Гольдберг прижал ее к себе:

– Найди в Требнице почту. Телефоны не работают, но хозяин сказал, что телеграф восстановили. Пошли на адрес гостиницы телеграмму, и оставайся в монастыре. Они приютят католичку… – Эмиль не хотел, чтобы жена возвращалась в Бреслау:

– Мало ли что… – она была вся теплая, мягкая, – она слежки не заметила, но вдруг гестаповская тварь ее довела до гостиницы? То есть работник НКВД, но какая разница? В обители безопасней. Все просто совпадение… – уговаривал себя Эмиль. Он услышал низкий, сладкий голос:

– Я люблю тебя, милый, так люблю… – кровать заскрипела, платье упало со спинки стула на ковер. Он целовал стройную шею, тонкие ключицы, высокую грудь:

– У нее грудь больше стала… – успел подумать Эмиль, – какая она красивая, моя Роза. Когда только война закончится, мы все устали… – Эмиль шепнул в маленькое ухо:

– Я тоже тебя люблю, и буду любить всегда… – шторы заколебал свежий, утренний ветерок.

Пустые, брошенные дома поднимались в рассветное небо. Серый, средневековый булыжник эхом отражал шаги. Высокая девушка, в деревенской юбке, вышитой кофте, и платке, на рыжих волосах, прошла мимо «Двора Польского». Нырнув за поворот улицы, не оглядываясь, она направилась к Ратушной площади.

Циона выбралась из деревенского амбара, где ночевала группа Блау, задолго до рассвета.

Прежде чем спуститься с горной базы, тетя Эстер, как ее называла девушка, разделила две сотни человек на летучие отряды. Над столбами пламени, уходящими в небо, гремел сильный голос:

– Каждой группе, идущей в Требниц, придается десять бойцов, с оружием… – вернувшись из Бреслау, Копыто принес хорошие вести, – их задача, охранять матерей с детьми… – тетя поправила перевязь, на плече.

Штерна ходила в русской полевой форме, со споротыми погонами. Светлые, коротко стриженые волосы играли золотом, в свете огня. За поясом женщина носила русский наган, и связку гранат, на спине висел немецкий автомат:

– Далее… – она покачала просыпающуюся дочь, – те, кто хочет остаться в Польше, искать родственников, должны обратиться в синагогу Белого Аиста, в Бреслау. Пан Конрад… – она склонила голову в сторону Блау, – узнал, что в синагоге собирается миньян, и выдается помощь, от союзников… – люди притихли, в кострах трещали дрова. Пахло гарью и сосновой смолой. Дети, набегавшись за день, дремали на коленях у матерей. В углу поляны бойцы, мужчины и женщины, готовили сухой паек и проверяли оружие. Эстер не хотела оставлять в горах пять отрядных пулеметов:

– Крестьяне дают нам телеги, – сказала она Блау, – для матерей с детьми. Набросаем сена, положим туда оружие. Документы у нас надежные… – Авраам привез из Кракова чемодан довоенных паспортов и удостоверений личности:

– Оскар отказывался от денег, – усмехнулся дядя, – но я его уговорил. Рано или поздно советы спохватятся, начнут сажать в тюрьму, за спекуляцию. Его лавочка закроется. Здесь… – дядя взвесил на руке чемодан, – хватит паспортов, чтобы срок в гулаге получить… – некоторые бойцы отряда бежали из советских лагерей для военнопленных, и рассказывали о тамошней жизни:

– Не хотелось бы после Аушвица в еще один лагерь попадать… – подытожил Авраам. Прислушавшись, он поднялся:

– Малышка проснулась… – дядя неожиданно нежно, робко улыбнулся, – ты не вставай, – коснулся он плеча жены, – я принесу нашу красавицу… – почти выхватив у тети чемодан, Циона быстро вышла из ободранной комнаты бывшей гостиницы. В спину ей летело хныканье ребенка, воркование тети:

– Наша Фрида, наша красавица, проголодалась. Потерпи, папа поменяет пеленки и поешь… – Циона сбежала по лестнице, гремя грубыми сапогами. Грудь, под шерстяной блузой, внезапно, остро заболела. На первом этаже пахло стряпней, копченым салом, капустным супом. Циону, отчего-то, затошнило. Присев на чемодан, нашарив в кармане юбки немецкие папиросы, она закашлялась горьким дымом. Глаза набухли слезами:

– Они Фриду вырастят. Я ей никто, просто тетя. Малышка никогда не узнает обо мне, или об отце… – Циона сжала кулак, ногти вонзились в ладонь:

– И не надо, чтобы она знала… – Циона думала, что Максимилиан мертв:

– Иначе он бы нашел меня, он меня любил… – слезы катились по лицу, блуза промокла, – его больше нет… – Циона, с отвращением, услышала громкий голос Блау, из бывшего гостиничного ресторана, где кормили бойцов:

– Сначала подходят матери с детьми, а потом остальные… – девушка отбросила окурок:

– Максимилиан погиб, я его больше никогда не увижу. Но я не хочу провести остаток жизни с ним… – Циона покривилась, – с безграмотным уголовником… – Блау, правда, намеревался в Израиле получить аттестат:

– Гимназию я не закончил, – подмигнул он Ционе, – надо было о деле заботиться. В Израиле доучусь, на иврите. Ты играй, милая, – Конрад развел руками, – занимайся в консерватории, выступай. Ни о чем не волнуйся, тебя и детей я всегда обеспечу… – он погладил Циону пониже спины:

– Иди ко мне, я соскучился… – она закрыла глаза, постанывая, слыша сзади его тяжелое дыхание:

– Если он поставит хупу, он никогда не даст мне развода, никогда не уйдет. Я проведу жизнь прикованной к бывшему вору, будь он хоть трижды министр. Максимилиан получил диплом Гейдельберга, свободно говорил на латыни… – Ционе хотелось завыть. Она вцепилась зубами в подушку, всхлипывая, что-то бормоча. Блау крепко держал ее за плечи:

– Он меня никогда не отпустит… – Циона почувствовала его горячие губы, рядом с ухом:

– Я люблю тебя, милая. Мальчика мы назовем Амихаем, как твоего отца. Наш народ жив, и будет жить… – Циона стиснула зубы:

– Он хочет много детей. Хорошо, что он пока религиозным не стал… – она боялась, что, поселившись в Иерусалиме, Блау, окончательно, вернется к вере предков: