Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– В сентябре. У тебя, то есть у нас в замке розы еще не отцветут. Буду сидеть с малышом в саду, слушать, как поют птицы… – Джон приник губами к стройной, влажной от пота шее:

– Ты вся сладкая, любовь моя, вся, до последнего уголка… – он зашептал:

– Погуляем в парке, среди золотой листвы. У нас живут ручные олени, и спаниели, со времен гражданской войны. Король скрывался в замке, и оставил пару собак. От них наша свора и пошла. На Рождество мы поставим елку, малышу три месяца исполнится… – Эмма счастливо закрыла глаза:

– Я сделаю коврижку, развесим игрушки, ты мне на гитаре сыграешь. Ваши песни, рождественские. И эту песню, о ярмарке… – Джон почувствовал во рту что-то сладкое, прохладное:

– Как будто она меня целует. Или это вода? Я так хочу пить… – Эмма часто дышала, от нее веяло жаром:

– Сейчас я воды принесу, милый… – заскрипели половицы, он потянулся вслед:

– Не уходи, пожалуйста… – в голове шумело. Джон, внезапно, почувствовал резкую боль в животе: – Как в Бирме, когда у меня дизентерия началась, в тюрьме… – он крутился, ощущая холод остывшей постели. В лицо бил ледяной ветер, лицо сек мелкий снег. Трещали дрова в костре, он услышал знакомый голос:

– Вокруг не джунгли, но воду тоже, надо, как следует кипятить. И вообще, хорошо, что мы взяли таблетки, для обеззараживания… – Джон удивился:

– Что здесь Меир делает? Его не было в нашей группе, с бельгийцами и французами… – по дороге на запад, к линии фронта, они нарвались на военный патруль. Джону, и еще нескольким ребятам удалось сбежать, но, из соображений безопасности, они разделились.

– Я шел один, проселочными дорогами, лесами… – он метался, пытаясь справиться с болью, – тамошних жителей вермахт эвакуировал… – Джон взламывал запертые дома, ночуя в холодных, разоренных комнатах, не рискуя разжигать печь, или камин:

– Я растапливал снег на костре, кипятил воду. Я наткнулся на колодец, подумал, что вода безопасна… – он почти не помнил последние несколько дней. Он шел, шатаясь, не видя ничего перед собой:

– Словно в Тегеране, когда мне наркотики вкололи. Марта сказала, что фон Рабе меня похищал, с Вороновым. И Констанцу он похитил, из Норвегии. Или она у русских… – Джон приказал себе не забыть, что Воронов власовец:

– Мы считаем, что он разведчик, но мы неправы. Значит, Констанца в Германии, не в России. Немцы могут попытаться вывезти ее из страны. Марта говорила, о последнем плацдарме, в Южной Америке… – каждый раз, когда он думал об Эмме или Марте, Джон едва справлялся с болью в сердце:

– Я не смог их спасти. Генрих мне поручил их судьбу, поручил сына, а я не смог их спасти. Я должен вырвать Уильяма из России, обязательно… – выл зимний ветер, на горизонте вставали какие-то горы. Джон проваливался в снег:

– Тогда, в Тегеране, я тоже видел все это. Россия, очень похоже на Россию. Но почему Меир рядом… – ему, все время, слышался голос кузена. Джон подумал:

– Я помнил, что мне надо в Мон-Сен-Мартен. Интересно, где сейчас линия фронта, перешел ли я на сторону союзников… – голоса вокруг сливались в какое-то неразборчивое жужжание:

– Я упал на обочине, ко мне побежали… Кто побежал? – боль стала невыносимой, лицо пылало. Он скорчился на постели, хватая ртом воздух:

– Воды, еще воды… – Гольдберг, в белом халате, остановил руку капитана Хоффмана:

– Больше не надо, коллега. При дизентерии, конечно, надо бороться с обезвоживанием организма, но очень аккуратно… – он стер пот с разгоряченного лба Джона:

– У нас до войны бывали случаи, из-за старых колодцев. Городской водопровод обеззараживали, но до многих ферм трубы не протянули… – Эмиль напомнил себе, что надо внимательно следить за детьми:

– Подачу воды пока не восстановили. Люди к колодцам ходят, к Амелю. Надо пройти по баракам, поговорить с семьями. Дети ослаблены, после оккупации. Дизентерия для них особенно опасна. Надо у Хоффмана взять обеззараживающие таблетки… – капеллан сказал Гольдбергу, что хупа, стала самой быстрой на его памяти. Прямо из-под свадебного балдахина Эмиль пошел в больницу. Санитары капитана Хоффмана устроили Джона в отдельной, закрытой палате.

Одежду герцога Гольдберг приказал сжечь. Старые тряпки, испачканные испражнениями, кишели вшами:

– И по нему вши ползали… – Джона помыли, и выбрили грязную голову, – он из лагеря, что ли, бежал? Но номера на руке нет, и он не истощен. То есть он потерял вес, из-за дизентерии, но видно, что раньше он хорошо питался… – Хоффман боялся тифа. Палату заперли, завесив окна. Оба врача, тщательно, дезинфицировали руки.

Осмотрев герцога, Эмиль покачал головой:

– Сыпи нет, коллега. Полковник Горовиц сказал, что им делали прививки от брюшного тифа, перед миссией в Бирму… – вакцина от сыпного тифа пока была только экспериментальной:

– Как и вакцина от чумы, которой Кардозо занимался… – Гольдберг стряхнул градусник, – имею ли я право лишать человечество великого ученого… – Эмиль вздохнул:

– Он прекратил быть ученым и врачом, когда согласился сотрудничать с нацистами. Но могу ли я его судить, могу ли наказывать, единолично… – он вспомнил выстрелы по машине покойного барона, спокойные глаза профессора Кардозо, в подвале замка. Эмиль разозлился:

– Могу и накажу. У меня рука не дрогнет. Он предатель, а от таких людей я сам Сопротивление избавлял… – в случае доказанного сотрудничества человека с немцами, Эмиль не останавливался перед казнью предателя, по приговору трибунала Сопротивления. В случае профессора Кардозо, он не хотел устраивать суд:

– Во-первых, он может быть мертв… – Гольдберг задумался:

– А Монахиня? Она выдала рандеву, в форте де Жу. Погибли невинные люди, партизаны… – Эмиль напомнил себе, что Монахиню пытали:

– Кардозо никто не пытал. Он сам прибежал к немцам, лизать им задницу. Не нужны никакие трибуналы. Семейное дело, Меир сам так сказал… – Гольдберг откашлялся:

– От сыпного тифа их не вакцинировали, но клиническая картина не совпадает. Как я говорил, нет сыпи, и температура, для тифа, недостаточно высока… – термометр показывал чуть меньше тридцати девяти градусов.

Хоффман кивнул:

– Верно. При тифе она за сто зашкаливает… – Гольдберг усмехнулся:

– Ваша шкала Фаренгейта… В общем, – он внес измерения в карту больного, – покой, жаропонижающие, антибактериальные средства, и он пойдет на поправку… – они с Хоффманом согласились, что у герцога воспаление легких. Гольдберг смотрел на измученное, похудевшее лицо:

– Бедняга. Он, скорее всего, после провала заговора в подполье ушел, скрывался. Надо Розе сказать, что все в порядке, она волнуется… – Эмиль не чувствовал никакой ревности:

– Что было, то прошло. Роза знает, что я с Эстер встречался, и я о Розе все знаю. Все в прошлом, теперь есть только я и она… – Хоффман коснулся его плеча: