Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– И тобой тоже, любовь моя. Ты не беспокойся, – ласково шептал он, – я не только раны зашивать умею. Я много родов принял, все будет хорошо. Осенью увидим нашу девочку, Аннет, или Надин… – Роза призналась ему, как хочет назвать дочек. Эмиль обнял ее:

– Имена хорошие. И вообще, все всегда будет так, как ты решишь, любовь моя… – Роза, на мгновение, отстранилась: «Тогда я поеду с тобой в Польшу, Эмиль».

– Он, конечно, пытался сопротивляться, но я его переупрямила… – Розе, отчаянно, захотелось скинуть простое, шерстяное платье, снять чулки и вернуться обратно под одеяло:

– Сказала, что я не могу, в моем будущем состоянии… – она легонько улыбнулась, – сидеть здесь и за него волноваться. Польшу очистят от немцев, поездка безопасна. Там русские, но мы с ними союзники. А за Маргаритой присмотрят… – Гольдберг, не открывая глаз, пошевелился:

– Холодно, – пробурчал Эмиль, – зима на дворе, а ты меня морозишь. Между прочим… – перевернувшись, он ловко поймал Розу за руку, – шахтеры, на обеде, мне говорили, что я счастливый человек. Хозяйка у вас славная, месье Эмиль… – услышав его местный акцент, Роза рассмеялась:

– Так оно и есть, месье Эмиль. Повезло вам… – Гольдберг притянул ее к себе:

– Я знаю, и всегда буду Бога благодарить, или судьбу, или еще что-то, за тебя, Роза… – его рука поползла под платье, под чулок. Роза запротестовала:

– Я хотела на ферму Верне сходить, яиц принести, хлеба, накормить тебя… – Гольдберг расстегивал пуговицы на ее платье:

– Видишь, и без очков справляюсь, – в его голосе слышался смех, – что мне надо, я увижу… – ему надо было увидеть высокую грудь, обнять горячие, нежные плечи, вдохнуть запах сладких пряностей и дыма, от печурки:

– Я проголодался… – задыхаясь, сказал Эмиль, – я два часа спал, и проголодался. Или час. Не помню. Слишком много. Иди, иди ко мне, Роза… – она вернулась на крыльцо, когда солнце почти закатилось за вершину Ботранжа. Роза быстро шла по тропинке, проваливаясь в снег:

– Я совсем, совсем не могу с ним расстаться, никогда. Осенью я ему девочку рожу, потом опять девочку… – она рассмеялась, – и еще девочку. И мальчика. И опять девочку… – стянув беретку, она подбросила ее вверх. Снег падал на темные локоны, Роза кружилась на тропинке, напевая что-то себе под нос. Она танцевала, раскинув руки, широко улыбаясь, вокруг звучала музыка:

– Я не знала, что бывает такое счастье… – Роза замерла:

– Мы всегда, всегда останемся вместе. Состаримся здесь, в Мон-Сен-Мартене, внуков будем пестовать. Эмиль Маргариту под венец поведет. У нее тоже дети родятся… – спохватившись, подняв беретку, она заторопилась дальше.

Во дворе фермы квохтали куры. Роза, осторожно, постучала в дверь. Жена шахтера, в переднике, выглянула наружу:

– К супу, дорогая моя, – сообщила женщина, – горшок только занеси, как обратно в поселок пойдете… – щеки Розы разрумянились, она часто дышала. От глиняного горшка пахло вареной курицей, Роза приняла мешок со свежим хлебом и яйцами. Фермерша отряхнула руки: «Вся сияешь. А ты и правда, портниха, что ли?»

Роза, мимолетно, вспомнила полеты на Лазурный Берег, стол для бриджа, на семейной вилле Тетанже, устрицы, на серебряных тарелках, обеды в «Рице», и пармские фиалки:

– Портниха, – кивнула она. Женщина обрадовалась:

– Это хорошо. До войны, чтобы платье для церкви сшить, надо было в Льеж отправляться. Знаешь ли, за каждым платьем не наездишься. Теперь своя мастерица есть… – она, зорко, оглядела Розу:

– Свадьбы у вас красивые. Повезло тебе, с месье Эмилем, вот что я скажу. За него любая девушка с закрытыми глазами пойдет, и никогда не пожалеет. Повезло, – подытожила женщина.

– Я знаю, – тихо сказала Роза, прижимая к себе горшок, – я знаю.

В вечернем, морозном небе, среди слабых звезд, парил сокол. Птица, раскинув крылья, полетела куда-то на восток. Проследив за ним глазами, попрощавшись с хозяйкой, Роза побежала обратно в сторожку.

Ложка зазвенела о фарфоровую миску. На Джона повеяло запахом детства, свежей кашей, куриным бульоном. Он услышал голос няни:

– Ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за кузена Питера… – Джон улыбнулся:

– Два года нам с Питером исполнилось. Папа с фронта приехал, его газами отравило. Он в госпитале лежал, мама с ним оставалась. В следующем году Тони родилась. Ворон тогда из Гималаев вернулся, я помню… – на лето детей отвезли в Банбери:

– Питер хорошо ел, даже слишком… – Джон лежал с закрытыми глазами, – он всегда по карманам печенье рассовывал. Я сахар забирал, для пони… – Питера и Джона еще не сажали на пони, но няня водила их на конюшню:

– Стивен с Лаурой занимались, с берейтором, – вспомнил Джон, – мы с Питером им очень завидовали… – кузина, в маленьком, бархатном платьице, для верховой езды, в беретке на темных волосах, свысока смотрела на Джона, проезжая мимо мальчика. Пони ступали по выложенной камнем тропинке, в парке, сзади крутились спаниели:

– Лаура хорошо в седле держалась, не боялась лошадей. Тони тоже, едва на ноги встав, на конюшню побежала. А Констанца с книжкой сидела, в уголке… – в детстве Джон всегда знал, где можно найти кузину. Констанца выбирала большое, просторное кресло, в библиотеке. Девочка сосредоточенно склонялась над старыми книгами, с экслибрисом: «Леди Люси Холланд, ее светлость герцогиня Экзетер». На пожелтевших страницах стояли автографы мадам Кюри, русского ученого, мистера Менделеева, первого лауреата Нобелевской премии по физике, профессора Рентгена. Заслышав шаги, Констанца поднимала коротко стриженую, рыжую голову. Глаза цвета жженого сахара серьезно смотрели на Джона:

– Если бы бабушка Люси ни умерла, она бы получила Нобелевскую премию, – кузина закрывала книгу, – я тоже ее добьюсь… – мадам Кюри выдвинули на награду в области химии за два месяца до смерти герцогини:

– Бабушка Люси быстро угасала, – подумал Джон, – бабушка Марта ей даже не стала говорить, что с тетей Джоанной случилось. Потом бабушка Люси умерла, Ворон и тетя Джоанна обвенчались, и ее в Шотландию отправили. Родился Стивен, Ворон опять в Арктику собрался. Потом он в Непал уехал. Тесса сейчас в Непале… – Джон понял, что с лета ничего не знает о семье:

– Стивен и Лиза были на Корсике, Меир с Питером воевали, в Нормандии. Париж еще не освободили. Мы не знали, где Лаура… – Джон вздохнул:

– Лаура мертва, и Эмма с Мартой тоже. Максимилиан, наверняка, явился во Франкфурт, забрал малыша. И я даже не знаю, что с Эстер, жива ли она… – кроме бульона, он ощутил аромат дезинфекции и лекарств:

– Я слышал голос Меира, но кузен мне мог привидеться, – напомнил себе Джон, – я не знаю, перешел ли я линию фронта. Я могу оказаться в немецком госпитале… – живот почти не болел, но он чувствовал слабость. Чья-то рука вытерла ему лоб, к губам прикоснулась ложка. Знакомый, красивый женский голос, весело сказал: