Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– Вы идите, коллега. Вам прямо из-под хупы пришлось к постели пациента отправляться… – из окна палаты виднелось здание мэрии. Большой зал, где накрыли обед, освещался тусклым светом, от армейских генераторов. В саду горели сделанные шахтерами факелы, дети носились по площади, перебрасываясь снежками. Эмиль посмотрел на часы:

– Так оно всегда и бывает, коллега. Я вас сменю… – Гольдберг хотел сказать: «Завтра». Он вспомнил пухлые губы, цвета спелых ягод, высокую грудь, под тонким шелком платья, длинные ноги, уверенно ступающие по снегу:

– Через… через три дня… – Эмиль смутился, – но я постараюсь… – он занял себя тем, что начал снимать халат.

Хоффман улыбался:

– Вообще в Торе сказано, что вам сейчас год нельзя работать, коллега. Знаете, шахтеры мне говорили… – он подмигнул Гольдбергу, – что вам осенью второй врач понадобится. Они обещают, что родильное отделение будет переполнено… – Эмиль подумал:

– Осенью. Здесь красиво в это время, в горах. Будем с Розой гулять, ей полезно дышать свежим воздухом. Все хорошо пройдет, обязательно… – вслух, он сварливо сказал:

– Найду кого-нибудь, из тех, кто в Сопротивлении воевал. Студенты новые еще не скоро дипломы получат. Немцы университеты закрыли, при оккупации… – Гольдберг шел по коридору, представляя себе девочек, темноволосых и темноглазых:

– Они на Розу будут похожи, – Эмиль даже остановился, – надеюсь, что не на меня, с моим носом и очками. У Маргариты отличное зрение, а она три года под землей просидела. Все-таки витамины помогают. Статью, что ли, потом написать… – он толкнул дверь приемного покоя. Полковник Горовиц и Драматург курили, рассматривая армейскую карту, крупного масштаба.

– Здесь больница, – скрипуче сообщил главный врач, – здесь не курят… – Меир помялся:

– Эмиль, когда мы с ним сможем встретиться? Он вообще… – полковник помолчал, – выживет… – Гольдберг вскинул бровь:

– У него воспаление легких и дизентерия. Ничего страшного, дня через три он очнется… – Монах вынул карту из рук Драматурга, – и все вам расскажет. Пойдемте, – он кивнул на дверь, – я еще жену не видел, после свадьбы… – взяв с крючка шинель, Гольдберг спустился с крыльца. Меир тихо сказал Теодору:

– Джон мог видеть Питера, за линией фронта… – Федор только кивнул:

– И мою дочь, – подумал он, – Джон может знать, что с Мартой случилось… – полуоткрытая дверь заскрипела, по ногам пробежал холодный ветер. Федор поежился:

– Может быть, Марта жива, просто в лагере. Надо дождаться, пока Джон в себя придет… – на небе высыпали яркие, зимние звезды. В стороне Германии, поднималась ясная луна. Федор взглянул на белое сияние снега, на языки пламени, над факелами:

– Правильно Анна мне сказала, нельзя преждевременно людей хоронить. Мы найдем и Марту, и ребенка, обязательно… – с востока задул резкий вихрь, в лицо ударила метель. Запахнув шинель, Федор поспешил к мэрии.

Во дворе маленькой сторожки сне давно замел следы трофейных, немецких сапог, и деревенских, на низком каблуке, ботинок. Позднее утро, почти день, выдался ясным. Птицы перепархивали в ветвях сосен, снежинки сыпались на почти незаметную тропинку. Сторожку в прошлом веке возвел покойный отец умершего фермера, месье Верне. Старик посмеивался:

– Здесь полчаса до большого дома. Папаша в сторожке пьяным ночевал, когда из Мон-Сен-Мартена приходил. Матушка моя была с тяжелой рукой, баловства не любила… – трубу чугунной печурки вывели в плотно забитое ставнями окно. Легкий дымок вился над крышей, уходя в солнечное, синее небо. Дверь приоткрылась, Роза пошатнулась, держась за косяк:

– Голова кружится… – она поймала себя на улыбке, – я сейчас, кажется, даже шага сделать не смогу. Но надо дойти до фермы, мы за два дня все съели, что с обеда принесли… – в сторожке было жарко натоплено, на набитом сеном матраце лежало трофейное, толстое немецкое одеяло: – Я здесь ночевал, в партизанах… – Роза, блаженно улыбаясь, слышала его шепот, – ночевал, и думал о тебе… – не выдержав, она вернулась к топчану. Гольдберг спал, уткнув голову в подушку, с чистой, холщовой наволочкой. Роза, едва дыша, осторожно, коснулась губами седоватого виска. В печурке весело горели сосновые ветки. На бревенчатой стене, на вбитых крюках, висели старые сковороды, и медный кофейник:

– Курицу съели, – Роза целовала его отросшие, вьющиеся волосы, – яйца вареные съели, хлеб съели, коврижку от фрау Беатрисы съели. Один кофе остался и папиросы… – пенсне Гольдберга, в аккуратной, жестяной коробочке, лежало на верстаке покойного месье Верне. Роза вдыхала запах сухого, ароматного сена, крепкого кофе, и табака:

– От него всегда так пахнет. Как будто по лесу идешь, осенью… – отвернув одеяло, она поцеловала крепкое плечо, со шрамом от ранения:

– У него много шрамов. На спине, от расстрела Мон-Сен-Мартена, этот, на плече, на руке… Пусть спит, – одернула себя Роза, – он говорил, что мечтает отоспаться, за все годы оккупации. Тем более, ему завтра в больницу возвращаться, доктора Хоффмана сменять… – Роза сказала мужу, что сама будет ухаживать за Джоном:

– Санитары пусть армейскими больными занимаются, а медсестер у вас нет пока. После занятий стану приходить… – Роза вела в школе уроки шитья, для девочек. В старинном подсвечнике трепетал огонек свечи, за ставнями выл ветер. Гольдберг перебирал пышные, теплые локоны, спускающиеся ниже тонкой талии, туда, где все было круглым и мягким, жарким, таким близким:

– Приходи, конечно… – он привлек ее к себе, правой рукой, – к осени, когда я из Польши вернусь, я и второго врача подберу, и медсестер наймем. Я сейчас тоже занят буду, на шахтах работа началась… – муж признался Розе, зачем хочет поехать в Польшу. Она кивнула:

– Ты прав, Маргарита должна услышать, что с ее отцом случилось. И надо помочь Эстер найти ее мальчиков, они братья Маргарите… – Гольдберг хотел дождаться появления на западном фронте капитана Самуила Авербаха:

– Меир ему даст наш адрес… – Роза почувствовала его длинные пальцы, – спишусь с ним, и обо всем договоримся. Думаю, к маю война закончится, и можно будет в Польшу отправиться. К осени я все сделаю… – муж больше ничего не говорил, но по упрямому выражению в его темных глазах, Роза поняла, что Кардозо, если он выжил, останется в Польше:

– Трупом, – подумала она, – Монах никогда не колебался, если надо было коллаборационистов казнить. Кардозо его предал. Но Маргарита и мальчики о таком, конечно, знать не должны… – она шепнула Гольдбергу:

– Это новое упражнение, для восстановления подвижности руки… – Роза скомкала в кулаке край подушки, – у тебя очень хорошо получается… – в полутьме она увидела его улыбку:

– Я все три года представлял себе, как им займусь. А осенью я займусь приемом беременных женщин и родами… – Роза тихо сказала ему что-то на ухо. Гольдберг кивнул: