Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Выпейте водки, отправляйтесь на нары. Ребята вам место найдут, а Циона при мне останется. Мне еще… – Эстер запнулась, – Авраама надо осмотреть… – она, немного не верила, что доктор Судаков нашелся:

– Смелый человек… – она смотрела на мускулистое плечо Блау, с синей татуировкой, – не растерялся, когда стычка началась. Хорошо, что ранение в левую руку. Стреляет он метко… – пока Эстер вынимала пулю, она услышала историю о покушении на Максимилиана фон Рабе, и бегстве Блау и Ционы из Венгрии.

– Она своего дядю хотела найти, – вздохнул пан Конрад, – поэтому к британцам в парашютисты записалась. Взяла документы у подруги, прибавила себе лет. Если бы в словацком паспорте было ее фото, вы бы ее узнали, конечно… – во время стычки Циона сидела, под надежной охраной, в женской землянке.

Авраама поместили у мужчин, но, судя по тому, что успела увидеть Эстер, надежд на выздоровление кузена было мало. От него пахло грязью и нечистотами, он раскачивался, скорчившись, в углу землянки. Большие, загрубевшие руки прикрывали рыжие, косматые, кишащие вшами волосы. Кузен бормотал молитвы на латыни, иногда переходя на пение гимнов:

– Что с ним случилось… – накладывая повязку на руку Блау, Эстер взглянула в сторону бывшего капо польского барака:

– Значит, вы не знаете, что стало с Виллемом… – темные глаза пана Конрада погрустнели:

– Он остался в лагере, под именем Вольского. Он детский барак обслуживал, при госпитале. Еду малышам из столовой носил. Потом он не вернулся, и немцы мне велели вычеркнуть его из списков заключенных. Волк, должно быть, знает, однако он ничего не говорил… – Эстер подумала, что новоявленный родственник, Максим, за два месяца мог давно угодить в гестапо. Она ежилась, при мысли о том, что близнецы побывали в Аушвице:

– Но Авраам их оттуда увез. Куда? Блау не знает, а Шиндлеру Авраам ничего о детях не говорил… – под грязными, нечесаными волосами доктора Судакова, скрывались сведения о том, где сейчас Иосиф и Шмуэль. Эстер намеревалась вытащить из него информацию, чего бы ей это ни стоило:

– В Лондоне могут и не знать, где близнецы. Но я не психиатр, – горько подумала она, – а у Авраама расстройство, на нервной почве. Или это последствия ранения? В любом случае, надо его, как следует, осмотреть… – девочка, как Эстер думала о племяннице, бросилась ей на грудь, всхлипывая:

– Тетя, милая, я не думала, что вы живы… – Эстер протянула Блау рубашку:

– Одевайтесь, я отвернусь. Я попытаюсь поговорить с Авраамом, при Ционе. Я тоже на иврите объясняюсь, однако он может узнать племянницу, а меня доктор Судаков только на фото видел… – Эстер понимала, что Авраам, получив ранение в голову, мог искренне считать, что он, действительно, отец Виллем де ла Марк:

– Он притворялся, был в напряжении. Неудивительно, что мозг так сработал. Но если мозг поражен, то мне не справиться… – она сухо заметила:

– Не могу поверить, что вы не читали о покушении на Гитлера. Фон Рабе не только жив, но и Железный Крест получил… – неловко, одной рукой закурив сигарету, Копыто сплюнул в грязный лоток:

– Я вообще газеты не читаю, пани Звезда. Тем более, я не разбираю дурацкий шрифт Геббельса… – Блау покинул школу в четырнадцать лет. Пан Конрад никогда не славился пристрастием к образованию, предпочитая карты и выпивку.

Он смотрел на светловолосый затылок женщины. Пани Звезда убиралась:

– Циона, рано или поздно, узнает, что фон Рабе жив… – понял Блау, – она его ребенка носит. Он может искать Циону. Наверное, и сейчас ищет… – Конрад помнил тоскливые, голубые глаза оберфюрера:

– Он ее любил, то есть любит. И я люблю… – вовремя вспомнив, что у него ранена левая рука, он сжал в кулак правую кисть:

– Пани Звезда хирург. Она могла бы сделать операцию Ционе. Но я не буду такое предлагать. Пусть Циона сама со мной поговорит… – он очнулся от довольного голоса Эстер:

– Очень хорошо, что Циона передатчик спасла. Послушаем новости, я с Лондоном свяжусь. Только сначала я Авраама осмотрю… – путаясь в рукавах, Блау надел пиджак:

– Я с вами побуду. Циона… – он помолчал, – девочка совсем. Авраам ее ближайший родственник. Ей такое трудно… – Эстер, зорко посмотрела, на покрасневшие, заросшие темной щетиной щеки мужчины.

– Хорошо, – коротко кивнула она, – пойдемте.

По словам ребят, в мужской землянке, доктор Судаков не сопротивлялся мытью:

– Он только все время защищается, командир, – заметил один из бойцов, – голову прикрывает, руками. Словно его били, беднягу… – с Авраама сняли грязную, пропотевшую, превратившуюся в тряпку рясу. Его снабдили полевой формой вермахта, без нашивок. Такие комплекты носили все бойцы отряда, и мужчины, и женщины.

Душ здесь устроили капитальный. Среди партизан были те, кто в довоенной жизни занимался строительством. Воду, правда, приходилось греть на немецких, переносных печках. Принимая душ, Эстер, каждый раз вспоминала кузена Теодора:

– Я даже не знаю, где он сейчас. Он с Мишелем и Лаурой воевал, во Франции. Живы ли они… – Циона сказала, что все родственники, насколько знала девушка, пока здравствовали, и даже женились, как полковник Кроу:

– Он жену из Советского Союза привез, – заметила Циона, – она тоже летчица… – размышляя, что могло случиться с Авраамом, Эстер не заметила испуганного выражения, в больших, серых глазах девушки. Едва увидев Эстер, Циона, отчаянно, подумала:

– Рав Горовиц погиб. Он получил Медаль Почета, посмертно, у него сын остался. Надо сказать тете Эстер, это ее брат. Но как сказать… – она хотела посоветоваться с Блау. Конрад писал с ошибками, и со времен школы не прочел ни одной книги, но, Циона решила:

– Он старше меня, опытнее. Он подскажет, как лучше о таком разговор завести. Волк бы тоже подсказал… – она, невольно, сглотнула:

– А ребенок? Фон Рабе жив, я промахнулась… – Циона не знала, случайно ли удар оказался не смертельным, или у нее намеренно дрогнула рука. В темной землянке, она, незаметно, кусала губы:

– Тетя Эстер врач, она все сделает. Никто, ничего не узнает, хотя Блау догадывается, наверное. Блау не собирается воспитывать чужого ребенка, не такой он человек. Нельзя оставлять дитя, меня может найти Максимилиан… – Циона, опять, почувствовала сладкую дрожь. В полутьме спальни его глаза ласково мерцали, он целовал ей руки:

– Я так счастлив, любовь моя, так счастлив… – Циона, тоскливо, вспомнила:

– Он хотел дочку, Фредерику. Но, если Макс, меня найдет, с ребенком, я не смогу ему отказать. Мы уедем, спрячемся, где-нибудь, в Южной Америке… – она стиснула зубы:

– Я буду жить с человеком, расстреливавшим евреев. С палачом, убийцей, на которого объявят охоту. Он и детей нацистами воспитает. И он не знает, что я еврейка… – Циона, впрочем, подозревала, что Максимилиан на такое не обратил бы внимания: