Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Мой жених сейчас в Европе, и даже его отец воюет, несмотря на возраст. Я хочу, чтобы все мы вспомнили погибших людей, и подумали о тех, кто выжил, и будет жить… – девушка добавила:

– Брат моего жениха, капитан военно-морского флота США, раввин Аарон Горовиц погиб в прошлом году, на Тихом океане, посмертно получив Медаль Почета… – Эстер застыла. Бойцы расступились, по рядам пронесся шепоток. Эстер знала песню:

– Мы в Варшаве ее пели… – над притихшими людьми гремело глубокое, гневное контральто мисс Фогель:

Эстер, не двигаясь, дослушала песню до конца:

– Аарона больше нет, нет… – радио умолкло. Она не заметила, как кто-то нажал на кнопку:

– Аарона нет… – Эстер не верила тому, что услышала. Она даже не подумала, что мисс Фогель невеста Меира. Эстер вспоминала старшего брата:

– В Амстердаме мы виделись, в последний раз. Мы тогда все обнялись, как будто знали… – она не могла позволить себе слезы:

– Потом, все потом. Сначала дело… – Циона дергала ее за рукав рубашки:

– Тетя, простите, что я вам не сказала… – племянница плакала:

– Я не знала, как. У рава Горовица сын остался, тоже Аарон… – Эстер, безучастно, подумала:

– Мальчик после гибели Аарона родился. Иначе бы так не назвали. Сирота, еще один сирота… – она стряхнула руку Ционы: «Погоди».

Глубоко вздохнув, Эстер велела бойцам: «Приведите сюда пленных».

Эстер приказала принести в лазарет все керосиновые лампы. Обычно она делала операции, пользуясь всего двумя, но сейчас ей нужен был яркий, постоянный свет. Она запретила Ционе присутствовать в госпитале:

– У тебя нет навыков медицинской сестры. Нечего тебе здесь делать… – опять заметив под глазами племянницы темные круги, Эстер подумала:

– Может быть, с Конрадом поговорить? Но мужчины никогда на такое внимания не обращают. Давид врач, а он понял, что я ребенка жду, только когда я ему сама сказала. Меня тоже часто тошнило… – племянница ела очень мало. Девушка часто не приходила к немецким, полевым печам, где дежурные раздавали дневной паек:

– Она похудела, с того времени, как в отряд попала. Похудела, притихла… – Циона не видела, как расстреливали немцев. Эстер не собиралась устраивать показательных казней. Некоторые командиры Армии Крайовой считали такие мероприятия, как выражались на совещаниях, важными для поддержания боевого духа партизан:

– Еще чего не хватало… – Эстер, в холщовом халате и переднике, оперлась длинными, чисто вымытыми пальцами, об операционный стол, – мы не палачи, а бойцы, пусть и не регулярной армии… – она не хотела сама участвовать в расстреле. Эстер была благодарна пану Конраду. Когда доктор Горовиц отдала распоряжение привести немцев, Блау коснулся ее руки:

– Пани Звезда, идите. Вы только что узнали, что брата потеряли… – темные глаза Блау грустно взглянули на нее, – мне очень жаль, что так все получилось. Я обо всем позабочусь… – тела немцев зарыли в ближнем перелеске:

– Я приказала их расстрелять потому, что хотела отомстить за Аарона… – свет от ламп перекрещивался на застеленном чистой тканью изголовье топчана, – я потеряла самообладание, на мгновение. Аарона таким не вернешь. Но я не могла иначе, и надо было что-то делать, с пленными… – на время операции Эстер оставила Блау временно исполняющим обязанности командира отряда:

– Потом поговорю с Ционой. Если она беременна, нечего ей с партизанами оставаться. Найду для нее какое-нибудь спокойное место, пусть Блау ее туда отвезет. Он обрадуется, когда о ребенке узнает. Он Циону любит, глаз с нее не сводит… – в отряде пили натуральный, трофейный кофе. Пан Конрад заметил:

– Циона кофе любит. Пока мы сюда из Будапешта добирались, я спекулянтов избегал. Не хотел в гестапо попасть, с нашим грузом… – Блау сам варил Ционе кофе, и настаивал, чтобы она поела:

– Он ее за руку держит, когда думает, что никто не видит… – Эстер, несмотря ни на что, улыбнулась, – хороший он человек, повезло Ционе. Если бы и она его любила… А я, с Давидом? – спросила себя доктор Горовиц:

– Тоже целовала, а он щеку подставлял. Но бывает ли по-другому… – она зажгла последнюю перед операцией папиросу. В немецкой, стальной фляге, рядом с инструментами, она держала крепкий, сладкий кофе:

– Джон меня любил, а я его нет… – Эстер смотрела на бритый череп доктора Судакова, размеченный химическим карандашом, – а с Монахом все от одиночества случилось. После войны, я, наверное, встречу, кого-нибудь… – тикали немецкие, офицерские часы. Эстер всегда снимала хронометр, перед операциями.

Обычно трепанация черепа не требовала общей анестезии, пациент не чувствовал боли, однако Эстер не хотела, чтобы Авраам волновался:

– Он крепкий человек, здоровый. Мы его к столу привязали, но не надо риска… – доктор Судаков, покорно, выпил немецкие порошки. Серые глаза немного покраснели. Ребята в мужской землянке сказали, что он плачет по ночам:

– Тихо, командир, но мы, все равно, слышим. Он, наверное, что-то понимает, бедняга, но сказать не может… – на последнем осмотре, перед операцией, Авраам взял руку Эстер. Губы мужчины задвигались, он попытался что-то сказать. Эстер услышала только обрывки латинской молитвы.

– Ничего, милый… – она обняла Авраама, – ничего, скоро все закончится. Ты вспомнишь, кто ты такой… – она глубоко затянулась папиросой. Больной спокойно, размеренно дышал:

– Он вспомнит, где близнецы, обязательно. Он тоже не знает, что с Виллемом случилось. Только Волк знает, а где его искать… – Эстер хотела связаться с Лондоном после операции. Она не знала, что услышит, вызывая Блетчли-парк:

– Мне сейчас надо думать о деле. Папа меня учил, что перед пациентом, все остальное должно отступить. И для Давида, в такие моменты, ничего больше не существовало… – Эстер занесла в блокнот схему операции, сопроводив рисунки заметками, об истории болезни Авраама:

– Может быть, я, действительно, статью напишу, после войны… – Эстер еще никогда не делала операций на мозге:

– Надо провести трепанацию, вынуть пулю, и откачать кровь. Мозг вернется к первоначальным размерам, я поставлю кость на место… – ей, внезапно, послышался ядовитый голос покойного мужа:

– Женщина никогда не сможет стать хирургом. Вами правят эмоции, а хирургия требует хладнокровия и точности. Лечи понос у младенцев, маститы у мамаш, и не суйся в мужскую работу… – Эстер прикусила губу:

– Ты мертв. И вообще, пошел ты к черту. Надеюсь, что ни я, ни мальчишки о тебе больше никогда не вспомним… – потушив папиросу, она взялась за сверло. Пила Джильи лежала наготове. Она постояла, с инструментом в руке: