Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Пятнадцать лет мне исполнилось. Или четырнадцать… – он попытался вспомнить, как звали девушку:

– Нет, я забыл… – с сожалением подумал доктор Судаков, – она моей ровесницей оказалась. Мы тогда весь Израиль прошли, из конца в конец, с палатками. Ночевали в кибуцах, в полях. Она в Дгании жила, на берегу Кинерета. Песня, она пела мне песню… – он понял, что улыбается. Ласковый женский голос шептал в его ухо знакомые слова. Он велел себе не поднимать веки:

– Если это сон, пусть он продолжится вечно… – Авраам обнял женщину. Она говорила на иврите с каким-то акцентом:

– Не как у Розы, нет. Кажется, она из Британии, или Америки. У Аарона похожий акцент… – он провел губами по сладкой, стройной шее. Коротко стриженые волосы щекотали его щеку:

– Девушка обещает сшить парню рубашку… – Авраам целовал сухие губы:

– Я построю для тебя дом, обязательно. Я давно тебя искал, так давно… – он вспомнил Регину и Розу:

– Они меня не любили. А она, кто бы она ни была, любит… – он был уверен в этом точно так же, как в том, что его зовут доктор Авраам Судаков:

– Мне тридцать два… – целуя ее, медленно расстегивая пуговицы рубашки, Авраам повторил:

– Тридцать два, весной исполнилось. Сейчас лето, кажется. Из Аушвица я с детьми в феврале уехал. Точно, еще снег лежал. Мы с Виллемом поменялись одеждой, Виллем остался в лагере, в польском бараке, под именем Вольского. И Максим остался. Максим знал, что у Копыта мать еврейка, а Копыто все скрывал. Что с ними сейчас, со всеми… – Авраам старался вспомнить, что случилось с детьми из Мон-Сен-Мартена:

– До Кракова я их довез, но что потом было? Я пошел к Шиндлеру, мы пили. Он девушек пригласил, я с подружкой Гета в спальне заперся. Явился сам Гет. Он в меня стрелял, я в окно выпрыгнул… – Авраам, внезапно, ощутил боль в голове, страшный, пронизывающий холод:

– Не хочу о таком думать. Но надо вспомнить, где дети, обязательно. В группе были мальчишки кузины Эстер. Да, все правильно, Леон в столицу отправился, помогать с восстанием, а я подставился под облаву, как Вольский. Когда мы уезжали из лагеря, меня комендант Хёсс к себе пригласил. Зачем? – этого доктор Судаков не помнил, как не мог он вспомнить, что случилось с малышами, из Мон-Сен-Мартена:

– Надо подумать, только не сейчас… – сейчас он ни о чем не мог думать, кроме той, что была рядом. Она хихикнула:

– Подожди, не торопись… – Авраам пробормотал:

– Не могу. Не могу ждать, и не буду. Иди, иди сюда… – она коснулась, губами его закрытых глаз:

– Ты был ранен. Я сама все сделаю, слушайся меня, пожалуйста… – Авраам, с готовностью, отозвался:

– Хоть всю оставшуюся жизнь, любовь моя. Всегда буду слушаться… – у нее была худая спина, острые, выступающие лопатки, маленькая грудь, поместившаяся в его ладони. Он понял, что женщина одного с ним роста:

– Или чуть ниже… – он застонал, ощутив жаркую влагу, на пальцах:

– Как давно, господи, как давно. Спасибо, спасибо… – она с шумом вздохнула:

– Хорошо, так хорошо. Еще, еще… – Авраам сейчас и не мог подумать о том, чтобы остановиться:

– Я люблю тебя, люблю… – он так и не открывал глаз, – люблю, милая… – она вскрикнула:

– Пожалуйста, милый, еще… – Авраам тяжело задышал:

– Как долго, как долго ничего не было. Она моя, вся моя… – женщина, повернувшись, приложила палец к его губам:

– Подожди, пока ничего нельзя. Я сама все сделаю… – она скользнула вниз. Авраам гладил короткие волосы:

– Я хочу построить тебе дом, хочу детей… – все будто взорвалось, перед закрытыми глазами заплясали звезды:

– Словно в первый раз. Никогда еще такого не случалось… – Авраам потянул женщину к себе. Он целовал ее лицо, нежно проводил губами по влажным щекам:

– Я так долго искал тебя, и встретил, наконец-то. Пожалуйста, пожалуйста, никуда, никогда не уходи, не бросай меня… – горячее дыхание защекотало его ухо. Женщина спросила: «Как тебя зовут?»

Он рассмеялся:

– Авраам Судаков, как еще? Не говори, что ты меня не знала… – он прижал женщину к себе:

– Сейчас ты поспишь, а я тебя убаюкаю, как в детстве. Ты песню пела, мою любимую. Ложись сюда… – Авраам устроил ее у себя под рукой:

– Поспишь, а я тебя буду целовать. Каждый палец, каждый волос, всю тебя… – от нее пахло дымом костра, ее сердце часто билось, рядом с сердцем Авраама. Он почувствовал блаженное, юношеское счастье:

– Она рядом, она никуда не уйдет… – доктор Судаков улыбнулся:

– Она меня не знала. Знала, конечно… – он задремал, обнимая горячие плечи, напевая песню.

Эстер лежала с открытыми глазами, глядя на его спокойное, умиротворенное лицо:

– Нет… – она сдержала улыбку, – получается, что не знала, доктор Судаков… – поворошив дрова в костре, натянув на Авраама одеяло, она заснула, в крепком объятье его рук.

Гуляш из немецкого концентрата вышел наваристым, ароматным. Эстер не пожалела порошка. От легкой миски поднимался запах мяса и специй. По стенкам стучала ложка. Авраам жадно ел, не поднимая перевязанной головы. Эстер прибрала грязные бинты. Стоя сзади, она внимательно рассматривала отверстие в черепе. Свет немецкого фонарика метался по сухому мху, на полу шалаша, по нижней рубашке, с лиловыми штампами вермахта. Ложка остановилась, доктор Судаков, изумленно сказал:

– Не могу поверить. Что хочешь, делай, но до сих пор не могу… – Эстер потянулась забрать миску. Авраам поцеловал ей руку:

– Не могу. Я помню… – серые глаза смеялись, – как ты меня осматривала. Только я думал, что это мама… – отставив миску, он усадил Эстер рядом:

– Сейчас я тебя малиной покормлю… – раннее утро выпало зябким, он укутал женщину одеялом. Авраам вспомнил:

– Начало августа. Правильно, в горах всегда так. Значит, Леон погиб, в столице… – о смерти лейтенанта Радаля и своего брата Эстер рассказала, когда готовила гуляш. Авраам коснулся забинтованной головы:

– Я год с пулей Гёта в мозге проходил… – доктор Горовиц облизала ложку:

– Не совсем в мозге, ты бы ни выжил тогда. Но близко. Из-за пули, то есть кровоизлияния, ты и потерял память… – доктор Судаков вспомнил все, кроме того, что ему говорил Хёсс, и где он оставил детей, из Мон-Сен-Мартена.

– Слова мерзавца меня мало интересуют, – мрачно заметил Авраам, – понятно, что он мне сказал. Они сотни тысяч евреев убили. Загоняли людей в газовые камеры, расстреливали, сжигали тела… – в предутренней полутьме глаза Эстер казались огромными:

– Не сотни тысяч, Авраам. Миллионы… – он покачал головой:

– Такое невозможно, Эстер. Никто не убьет миллионы… – она промолчала, но по твердому очерку подбородка, Авраам понял, что Эстер с ним не согласна. Все споры должны были сейчас подождать.

Он почесал обросшую бородой щеку:

– Я уехал из лагеря, как Виллем. Его с ребятишками отправили в Аушвиц из какой-то обители. Скорее всего, Хёсс распорядился послать их обратно. Вспомнить бы еще, что за монастырь, и кому я передал детей… – Авраам, смутно, помнил, что Виллем говорил о монахе, или послушнике, поляке: