Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Он меня любил, то есть любит. Может быть, он погибнет, до конца войны. Но Блау меня выгонит вон, а дядя с ума сошел. Кто обо мне позаботится, с ребенком на руках? Блау всем расскажет, чье я дитя воспитываю. От меня все отвернутся, будут плевать мне вслед… – Циона так ничего и не решила.

Забившись в угол землянки, она смотрела на дядю. Аврааму побрили голову, и привели в порядок не расчесанную бороду. Он сидел на нарах, раскачиваясь, бормоча что-то на латыни, смотря мимо голубых, настойчивых глаз тети Эстер.

Блау, по-хозяйски, обнял Циону за плечи:

– Не волнуйся. Пани Звезда отличный врач… – он коснулся повязки, у себя на руке, – она обещала, что через неделю снимет швы. Пуля кости не задела… – он шепнул в нежное ухо:

– Я соскучился. Найду вечером тихое местечко, в округе, заберу тебя… – Циона, мрачно, подумала: – Лучше бы его пристрелили. Мне теперь от Блау никогда не избавиться. Он даже согласен к евреям вернуться, хупу поставить… – Блау весело говорил:

– Положено, чтобы жена за мужем следовала, но, если я в Израиль собрался, то вспомню, что я, вообще-то, еврей… – дед Блау по матери, Копыто Гиршфельд, лежал в роскошном склепе белого мрамора, на варшавском еврейском кладбище. Конрад подмигивал Ционе:

– Мама рассказывала, что дедушка до моего рождения умер. На похороны тысяча воров собралось, в всех синагогах поминальную молитву читали… – Циона, угрюмо, подумала, что от кладбища, или синагог, куда жертвовал деньги дед Блау, мало что осталось:

– Но русские помогут варшавскому восстанию. Тетя Эстер туда едет. Может быть, и Блау за ней увяжется, может быть, его убьют… – Авраам не двигался, по лицу текла слюна, он что-то мычал.

Эстер, медленно, аккуратно, ощупывала длинными пальцами бритую голову. Она подозвала девушку:

– За руку его возьми, поговори с ним, на иврите. Песню спой. Он меньше дрожать будет… – она видела, как дергаются губы доктора Судакова. Блау придерживал его за плечи:

– Тихо, тихо, милый… – Эстер сказала себе:

– Блау Циону не просто так из Будапешта увез. Понятно, что он ее любит. Блау взрослый человек, а она девочка еще… – она заметила грустный взгляд пана Конрада:

– Сейчас не о таком надо думать… – у Ционы оказался хороший голос. Песни Эстер не знала, но слова поняла:

– Девушка обещает сшить юноше рубашку. В Англии тоже такая песня есть, старая. Джон мне ее пел… – о Джоне думать тоже было не с руки.

Она, наконец, нашла то, что искала. До войны такого больного оперировала бы бригада хирургов: – Давид бы не преминул статью написать, о редком случае… – Эстер кивнула Блау:

– Сюда руку положите, пан Конрад… – Блау ахнул:

– Что это, пани Звезда… – доктор Горовиц вздохнула:

– Медицинский курьез. Пуля Гета до сих пор засела у него в голове, рядом с височным отделом. Судя по всему, произошло большое кровоизлияние, повлиявшее на память… – доктор Судаков тихо завыл. Блау, испуганно, отдернул руку. Циона, тоже замолчала.

Эстер подхватила песню. Она обнимала Авраама, ласково гладя его по щеке, с рыжей щетиной:

– Не бойся, не бойся, милый. Мы тебя вылечим. Прооперируем, откачаем кровь, ты все вспомнишь… – вскинув серые, в рыжих ресницах глаза, Авраам взял ее руку. Эстер вытирала его слезы:

– Не надо, не надо, милый. Все будет хорошо, обещаю… – она махнула Блау и Ционе. Дверь землянки закрылась, Эстер, мягко уложила Авраама на нары:

– Я здесь, я никуда не ухожу… – она тихо пела, пока доктор Судаков, наконец, не задышал спокойно, пока на его губах не появилась улыбка.

Для первого сеанса работы передатчика Эстер выбрала большую поляну, неподалеку от центра лагеря, на склоне горы. Она помнила наставления Джона. Радио работало лучше, если приемник находился на открытом месте. Доктор Горовиц решила, что сначала отряд должен послушать новости:

– С Лондоном я позже свяжусь, передатчик никуда не денется… – ловкие пальцы, привычными движениями, порхали над шкалой настройки, – Циона сказала, что Лауру арестовали, прошлым летом. Жена кузена Теодора погибла, а я даже не знала, что он женился. И опять фон Рабе во всем замешан… – Эстер поморщилась. По словам племянницы, никто не знал, что случилось с Лаурой:

– Ее расстреляли, скорее всего… – подумала Эстер, – все считали, что и я погибла. Папа, Аарон, Меир, все воюют. Даже папа, на седьмом десятке… – ночью она вспоминала серо-синие, в мелких морщинках, глаза отца. Эстер жалела, что не может посоветоваться с доктором Горовицем, насчет операции:

– Давид в таком случае не колебался… – мрачно подумала женщина, – даже если больной умирал на столе, для Давида это ничего не значило. Он считал, что ради прогресса в медицине надо идти на риск. Это, действительно, риск, и огромный… – она ворочалась, а потом зажгла керосиновую лампу. Учебников здесь никаких не водилось, но Эстер, отлично, все помнила:

– С одной стороны, трепанацию черепа еще египтяне делали. С другой… – она чиркнула спичкой, – у меня даже ассистента нет. Придется всем заниматься самой… – она начертила в блокноте схему операции. Эстер хотела вынуть пулю, засевшую в черепе доктора Судакова, и давящую на мозг:

– Трещина в кости зарастет, ничего страшного. У него кровь скопилась, я все откачаю. Поэтому и развилась амнезия, нарушение памяти… – Эстер предполагала, что после выстрела Гета, Авраам провел какое-то время без сознания:

– Он успел сбежать из квартиры, выпрыгнул в окно, где-то спрятался. Он сильный человек, здоровый. Организм восстановился, несмотря на застрявшую пулю… – Эстер решила, что весь последующий год, Авраам бродил, в беспамятстве, по стране:

– Поляки католики, набожные люди. Они никогда не отвернутся от больного человека, потерявшего разум, тем более, монаха. Он своей фамилии не называл, только имя. Люди не понимали, кто он такой, но, все равно, его привечали, нашли ему рясу. Впрочем, не только привечали… – бить доктора Судакова, могли немцы, или русские коллаборационисты:

– Русских сейчас в Польше много. Немцы посылают отряды для борьбы с партизанами, то есть с нами… – надо было что-то делать с шестью эсэсовцами, сидящими под надежной охраной. Эстер еще никогда не расстреливала пленных:

– Мы и пленных не брали, не было такой возможности… – настроив приемник на Лондон, она бросила взгляд вниз. Ребята, позавтракав, собирались в центре лагеря. На время передачи они оставляли на постах часовых, на подходах к базе, и тех, кто наблюдал за пленными. Эстер, издалека, заметила рыжие волосы Ционы. Попав в отряд, девушка переоделась из гражданского наряда в форму вермахта, со споротыми нашивками. Серо-зеленая рубашка едва ни трещала, на высокой груди. Рыжие волосы Циона свернула в узел. Племянница покуривала папироску, разговаривая с девушками.