Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

Вчера, закончив со схемой операции, Эстер взглянула на часы:

– За полночь. Циона в женской землянке, наверное, осталась… – среди бойцов отряда много девушек, до войны хотело перебраться в Израиль. Циона рассказывала им о кибуцах, и о жизни в стране. В женской землянке все укладывались спать. Кто-то из бойцов, недоуменно, заметил:

– Мы думали, она к вам пошла, командир… – Эстер нашла глазами голову Блау:

– Когда Авраам выздоровеет, когда он все узнает, ему такое не понравится. Ционе семнадцати не исполнилось, а Блау его ровесник. Хотя пан Конрад хороший человек, и Циону он любит. А она его, кажется, нет… – Эстер не очень нравились темные круги под глазами племянницы:

– Видно, что ее иногда подташнивает. Надо с ней поговорить, аккуратно… – Циона объяснила, что фон Рабе ухаживал за ней, в Будапеште:

– Так мне и удалось выманить его на Балатон, тетя, остаться с ним наедине… – больше Циона ничего не говорила.

Эстер видела, что Блау держит Циону за руку. Она почувствовала, что краснеет:

– Не надо было мне ее вчера искать… – едва заметив среди деревьев, в звездной ночи, распущенные по спине, блестящие, рыжие волосы, Эстер велела себе:

– Не смотри. Ребята в отряде тоже в лес ходят, с подружками. Разве можно обвинять выживших в гетто, бежавших из лагерей людей, в том, что им хочется жизни… – она постаралась, как можно тише, отступить обратно в кусты. Эстер успела услышать ласковый голос Блау:

– Я люблю тебя, люблю. Иди ко мне… – до нее донесся короткий стон, низкий, сдавленный крик. Эстер, отвернувшись, не оглядываясь, пошла обратно в лагерь.

– Три года ничего не случалось… – ребята поднимались на поляну, она помахала отряду, – с Монахом, в последний раз, было. В Роттердаме, тогда мальчишки со мной оставались… – Эстер чуть не пошатнулась, такой острой была боль. Она взъерошила коротко стриженые волосы:

– Авраам оправится, после операции, и все вспомнит. Или в Лондоне мне скажут, где дети. Они живы, я верю, и я их найду. Я обещала к ним приехать… – она вспомнила светловолосые головы, высунувшиеся из окна вагона, черные кудряшки Маргариты, лай Гамена:

– Они тогда кричали: «Мама, мама»… – вытерев лицо, сжав зубы, Эстер нажала кнопку приемника. Сквозь едва слышный треск, заиграли знакомые позывные. Глубокий голос диктора сказал: «В Лондоне шесть часов утра. Прослушайте новости».

О восстании, которое должно было начаться в Варшаве, в передаче ничего не сказали, но Эстер и не ожидала такого услышать. Она понимала, что подобные новости не станут передавать в открытом эфире:

– Армия Крайова надеется застать немцев и русских коллаборационистов врасплох, выгадать время. Может быть, русские успеют подойти к столице, они совсем недалеко… – в прошлом году, когда началось восстание в гетто, Красная Армия еще стояла на Волге.

На тихоокеанском фронте, по словам диктора, американцы начали сражение на острове Гуам. Подводная лодка флота США потопила японский транспорт:

– По имеющимся у нас данным, погибло более трех тысяч солдат противника… – голос диктора потонул в аплодисментах бойцов. Эстер смотрела на молодые лица:

– Здесь редко кому даже четвертый десяток идет, как мне. После войны они женятся, выйдут замуж, у них дети родятся. У тех, кто выживет, конечно. Еврейский народ не погибнет, никогда… – Эстер подумала о детях, разбросанных по монастырям и приютам:

– Сколько нам удалость спасти, вывести из гетто, по канализации? Сколько родители вытолкнули из эшелонов? Что с мальчиком, Генриком Авербахом, которого я лечила? Мать его умерла, отец без вести пропал… – учительница музыки, которая присматривала за ребенком, говорила Эстер, что у малыша редкий талант:

– Он сможет стать великим музыкантом, – замечала пожилая женщина, – как его отец бы стал, если бы ни война… – Эстер вспомнила дочку господина Франка, Анну, присматривавшую за близнецами, в Амстердаме:

– Господин Франк нас предупредил, чтобы мы домой не возвращались, что Давида арестовали. Что с его семьей, где они сейчас… – на склоне холма пригревало летнее, яркое солнце. Эстер, невольно, закрыла глаза:

– Мальчики любили лето. Мы ездили на море, они по воде шлепали, строили замки из песка. Осенью им восемь лет исполнится. Три года мы не виделись… – Иосиф и Шмуэль снились ей почти каждую ночь. Она ворочалась, стирая слезы со щек:

– Иосиф любит в постели поваляться, а Шмуэль рано встает. Шмуэль чихает, когда цветет сирень. Они оба любят шоколадное мороженое, а мятные леденцы едят, только когда других конфет нет… – всхлипывая, Эстер улыбалась:

– У них свой язык, тайный. Они, наверное, до сих пор так говорят, между собой. Я их найду, всю Европу переверну, но найду… – она очнулась от прикосновения к плечу:

– Командир, концерт объявили… – надо было беречь батарею, но Эстер решила:

– Ладно. Ребята давно ничего не слышали. Немцы в лагерях оркестры держат, мерзавцы. Заставляют заключенных играть еврейские мелодии… – концерт оказался американским. Ребята захлопали, услышав голос диктора, на идиш:

– С вами Нью-Йорк. Артисты поют для наших доблестных солдат и офицеров, сражающихся в Европе и на Тихом океане… – концерт устраивало знакомое Эстер еврейское радио:

– Мы с Аароном и Меиром слушали их программы, в детстве… – раздались первые такты «Тум-балалайки». Девушка, весело, сказала:

– Вспомним песню наших мам и бабушек… – зазвучала музыка, над толпой бойцов взлетел высокий, истерический голос:

– Они поют, поют… – одна из девушек вытащила пистолет, – они поют и танцуют, а нас сжигают в печах! Где были американцы, когда моего мужа расстреляли нацисты, где они были, когда у меня на селекции вырвали сына, и увели его налево… – она рыдала, широко раскрыв рот. Эстер вспомнила:

– Три года ее мальчику было. Она из лагеря бежала, весной… – девушка крикнула:

– Нас убивали, как скот, а остальные стояли в стороне, и до сих пор стоят… – пуля зазвенела, ударившись о металл передатчика. У девушки выбили пистолет, она кусала губы:

– Ненавижу их, ненавижу. Они хуже нацистов, они убили нас бездействием и молчанием… – Эстер, пройдя к девушке, отвесила ей пощечину:

– Успокойся! Если погибнет рация, мы не сможем связаться с Варшавой, не сможем узнать о восстании… – она раскрыла руки: «Иди сюда, милая». Девушка плакала у нее на плече, Эстер шептала:

– Я все понимаю. Надо потерпеть, немного осталось… – Эстер вздрогнула от глубокого, низкого голоса следующей певицы:

– Меня зовут мисс Ирена Фогель. Мне посчастливилось спастись, уехать из Берлина, до начала войны. Если бы ни люди, спасавшие евреев, я бы не выжила. В Европе сражаются партизаны, те, кто геройски борется с нацизмом, за линией фронта. Я посвящаю песню, созданную в гетто, всем, кто отдал свои жизни, на войне… – она помолчала: