Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Я в последний раз в Швейцарии плакал, когда о гибели Тони узнал. У меня есть Уильям, я за него ответственен. Мне нельзя умирать, нельзя сдаваться… – повязка промокла.

В репродукторе заговорил знакомый голос Геббельса:

– Граждане рейха, ведомые патриотическим порывом, слезами радости встретили известия о полном выздоровлении нашего любимого фюрера, после злодейского покушения. Предатели, направляемые руками западных плутократов и варваров, большевиков, осуждены и казнены. Железные воины вермахта доблестно защищают границы рейха. Скоро на наших врагов обрушится мощь оружия возмездия… – радио работало и в палате на втором, офицерском этаже госпиталя, куда поднялся врач.

За окном, под утренним солнцем, шелестели тополя, в больничном парке. Госпиталь разместился в зданиях бывшей больницы Святого Духа, самой старой в Варшаве. Постройки возвели после первой войны. Здания прошлого века, на Электоральной улице, разрушило при бомбежке столицы:

– Тем более, Электоральная в гетто входила, – вспомнил доктор, – где сейчас бандиты обосновались. Но здесь, на западе, безопасно… – больница стояла на окраине района Воля. Здешние улицы, несколько дней подряд, русские подразделения зачищали от повстанцев.

В теплой, пахнущей сандалом палате, тоже лежал русский. Радиограмма, полученная из Берлина, от личного помощника Гиммлера, бригадефюрера фон Рабе, приказывала перевезти раненого в столицу, однако врачи не хотели трогать оберштурмбанфюрера с места, не исключив опасности сепсиса:

– Виноваты коновалы, в русском соединении… – недовольно пробормотал врач, – ранение, в общем, простое. Они потеряли время, провозились… – из-за нерасторопности власовских врачей, у оберштурмбанфюрера, раненого бандитами в челюсть, образовался гнойный свищ. Доктора боялись заражения крови.

Русский спал, под морфием. Наклонившись над перевязанным лицом, врач поморщился от запаха гноя, перебивавшего сандал:

– Зубы он вставит, жевать сможет. Но слюнный проток, скорее всего, придется оставлять выведенным на щеку. Мы не справимся с деликатной операцией, в полости рта. Он будет носить мешок, как те, у кого экскременты наружу льются. Надеюсь, что, хотя бы, свищ затянется… – пока слюну и гной отводили дренажом. Разогнувшись, доктор посмотрел на блеск серебра, на тумбочке, рядом с койкой.

– Он утверждал, что образ его спас. Он с иконой, не расстается. Его семейная реликвия. Он какой-то дворянин, чуть ли ни родственник русского императора. Славяне все сентиментальны. То ли дело немцы. Рядовой Адлер истинный ариец. Знает, что может ослепнуть, но держится твердо, молодец… – повертев икону, врач вышел из палаты.

На закопченном, полуразрушенном фасаде синагоги Ножиков, в высоких окнах, блестели осколки разбитых стекол. Внутри разгромленного молельного зала, со вскрытыми полами, и сожженным Ковчегом Завета, гулял теплый ветер. Синагога, единственная, оставшаяся в Варшаве, находилась на бывшей территории, так называемого малого гетто, к югу от гетто основного.

– Немцы в сорок втором году отсюда всех евреев в большое гетто выселили… – Авраам и Эстер стояли на пороге синагоги, в проеме сорванных с мясом дверей, – но здание не взорвали. У них здесь помещался склад и конюшня… – разломанные перегородки валялись на половицах. В провале черепичной крыши щебетали ласточки.

Джона похоронили вчера, с Адамом Девизом, на Повонзках, военном кладбище, где лежали павшие бойцы Армии Крайовой. Эстер и Авраам пришли на панихиду, которую вел ксендз. Эстер смотрела на закрытый гроб:

– По лицу его опознать невозможно, от лица ничего не осталось. Я его помню, я могла бы… – покосившись на мужа, она скрыла вздох:

– Зачем? Понятно, что это Джон. Он с Адамом ушел, к резервному передатчику… – части власовцев и вермахта атаковали северный анклав, передатчик попал в руки врага. Генерал Бор, дернув щекой, сказал Эстер:

– Нам привезут запасную технику, из провинции. Однако предупреждаю вас, что пройдет время… – он, со значением, посмотрел на Звезду. Эстер знала, о чем идет речь. Ей требовалось вернуться на юг, в отряд, и подготовить, с другими командирами, акцию по спасению Кракова. Ходили слухи, что немцы минируют Вавельский замок и Старый Город. При отступлении они собирались подорвать средневековые здания.

– Мы не имеем права потерять Краков, – сказала Эстер мужу, – все наши… – женщина помолчала, – личные дела, должны отступить перед военными обязанностями… – Бор уверил ее, что, по прибытии рации в Варшаву, он, лично, немедленно, свяжется с Блетчли-парком и передаст известия о гибели Джона:

– После войны его перезахоронят, – подумала Эстер, – на семейном кладбище, в Банбери. Тони пропала без вести. После войны надо поставить камень, в ее память. Питер обо всем позаботится, если он сам выживет. Даже наследников у Холландов не осталось… – Эстер не хотела обременять генерала просьбой узнать в Британии что-то о близнецах. Авраам успокоил ее:

– И не надо. Все равно мне придется в Краков ехать… – он усмехнулся, – опять монахом, для связи с тамошними ребятами. Навещу Оскара, загляну в епископский дворец. Я вспомню, где малыши, обязательно… – генерал Бор обещал передать в Англию сведения о том, что Эстер, Авраам и Циона живы.

– Что с Виллемом, никто не знает… – развел руками доктор Судаков, – Блау велели его из списков вычеркнуть. То есть не его, а пана Вольского. Может быть, он тоже погиб. Но твой отец и Меир обрадуются, когда узнают, что с тобой все в порядке… – они слушали щебет птиц, глядя на остатки скамеек, темного дуба.

– Смотри, – Эстер, осторожно, прошла к стене, – можно снять табличку, но камень тяжелый. Надо Конраду рассказать… – они читали высеченные на белом мраморе, буквы, на иврите, старого, тусклого золота:

– Блажен муж, который не ходит на совет нечестивцев, и не стоит на пути грешных. Пожертвовал Исаак, сын Лейба Гиршфельда, в честь достижения возраста мудрости… – Эстер хмыкнула:

– Блау говорил, что его дед на девятом десятке умер. Конечно, с тем, что он не стоял на пути грешных, можно поспорить… – Авраам поднял бровь:

– Конрад тоже стоял. Однако сказано, в Талмуде:

– Есть люди, всю жизнь трудящиеся, чтобы заслужить себе место в Мире Грядущем, и есть люди, которым нужно для этого одно мгновенье… – Эстер огладила простую юбку, светлого хлопка:

– Палач рабби Ханины бросился с ним в огонь, чтобы разделить судьбу мученика. В то же мгновение раздался голос с небес:

– Оба они займут почетное место среди праведников… – Эстер добавила:

– Аарон со мной занимался, когда мы росли. Я и Тору, и Талмуд хорошо знаю… – она смотрела вдаль:

– Может быть, Давид тоже что-то такое совершил, перед смертью. Искупил свою вину. Мальчики будут под его фамилией расти… – Эстер и не думала делать сыновей Судаковыми, – надо, чтобы они не стыдились своего отца. Все считают, что Давид был только председателем юденрата. Его депортировали, он присоединился к мученикам еврейского народа. Пусть так и остается, – решила Эстер, – не надо детям знать, что их отец обрек на смерть своего соплеменника, других невинных людей… – в прошлом году, во время восстания в гетто, Эстер говорила с паном Рингельблюмом, историком. Он знал Аарона, по довоенной работе рава Горовица в Германии и Польше. Рингельблюм, по секрету, рассказал Эстер, что группа ученых, под его руководством, составляет историю гетто: