Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Ячменное. Сейчас вся Варшава ячмень будет есть. Впрочем, сахара они не пожалели… – увидев в штабе плакаты с фамилией русского коллаборациониста, оберштурмбанфюрера СС, Воронцова-Вельяминова, Авраам сказал жене:

– Жаль, что описания нет. Может быть, это мерзавец, которого я пристрелил. Странно, я всегда считал, что Теодор один с такой фамилией остался… – Эстер, презрительно, отозвалась:

– Он мог придумать себе дворянскую родословную, воспользоваться чужим именем. Власовцы все в монархисты лезут. После войны коллаборационистов повесят рядом с нацистами, уверяю тебя… – Авраам тогда решил:

– Нам нельзя погибать. Мы должны найти детей, спасти их, должны свидетельствовать на процессе гитлеровской шайки. Если кто-то из них уйдет от правосудия, мы должны их найти, и пристрелить, как бешеных собак. Евреев, предавших свой народ, служа Гитлеру, мы тоже казним… – Эстер призналась Аврааму:

– Я жалею, что пощадила Давида. Если бы я его убила, в Амстердаме, меньше бы пострадало невинных людей. Впрочем, теперь его Господь будет судить, по делам его… – завершила жена.

У баррикады устроилось два музыканта, со скрипкой и аккордеоном. Пан Фогг, тоже в форме Армии Крайовой, взобрался на камень:

– После нашей победы… – понесся над улицей мягкий баритон, – я всех приглашаю в мое кафе, на Маршалковской. Мы отстроим Варшаву, дамы и господа, мы будем танцевать и пить шампанское. Танго, то, что звучало в нашем городе, до войны… – люди поднимались из-за столиков.

Эстер вспомнила припев:

– Сегодня мы расстанемся, сегодня разойдемся, навеки. Ерунда, мы с Авраамом нашли друг друга и никогда не потеряем, пока мы живы… – он сдвинул черную беретку, на отрастающей, рыжей щетине. Голова доктора Судакова была еще забинтована, но серые глаза смотрели весело:

– Позволь тебя пригласить, на наш первый танец… – Эстер едва успела кивнуть, как сзади раздался юношеский голос: «Пани майор!».

Подросток, в форме харцеров, польских скаутов, вытянулся перед Эстер:

– Пани майор, по приказанию пана генерала Бора, вам надо срочно прибыть в штаб. Плохие новости с севера… – почти испуганно добавил юноша.

Загремели инструменты, в стальном лотке, повеяло запахом дезинфекции. Уверенный, привыкший распоряжаться голос, на немецком языке, сказал:

– Не двигайтесь, рядовой. Вам придется лежать, по меньшей мере, два месяца… – Джон попытался приподнять веки. Глаза закрывала плотная повязка. Врач что-то насвистывал. Потянуло ароматом дешевого табака:

– Вы помните, как вас зовут, кто ваш командир… – поинтересовался доктор. У Джона отчаянно болела голова, затылок и виски разламывало. Он сумел выдавить из себя:

– Не помню… – герцог облизал пересохшие губы, тоже забинтованные. В повязке оставили прорезь, на языке он почувствовал вкус лекарств. Ему в рот, бесцеремонно, сунули поильник:

– Неудивительно, что не помните. У вас очень тяжелая контузия, повреждение глазного яблока… – вода оказалась удивительно сладкой. Потянувшись вверх, Джон понял, что привязан к койке:

– Кроме контузии, – наставительно сказал врач, – у вас еще ранение в позвоночник… – герцог напомнил себе, что надо говорить на немецком языке. В голове все шумело и кружилось:

– Был бой, в подвале. Мы с Адамом, вдвоем, сдерживали, чуть ли ни взвод немцев. Они швырнули гранату. Адам меня к стене оттолкнул, накрыл заряд своим телом… – он коротко застонал:

– Пить, пить… – в рот опять полилась вода. Джон хотел выиграть время:

– Надо вспомнить. Почему я в немецком госпитале, почему он называет меня рядовым… – перед глазами стояла темнота, свистели пули, он слышал предсмертный вскрик Серого Волка.

Когда все стихло, Джон, превозмогая боль, отполз от стены. Нащупав, трясущимися пальцами, на удивление, целый фонарик, он посветил вокруг:

– Почти два десятка трупов… – он не знал, сколько времени, они с Адамом, провели за обороной подвала:

– Немцы, должно быть, за подкреплением отправились, сейчас вернутся… – луч света упал на изуродованное взрывом лицо солдата. Челюсти вывернуло, на окровавленной, разорванной плоти, блестели остатки глазных яблок. Куски языка прилипли к потемневшей униформе. Джон услышал писк крыс:

– Они сейчас сюда ринутся. Надо уходить, спрятаться, пока не появились немцы… – он сумел стащить с немца его униформу и переодеться. Джон даже не посмотрел, что написано на цинковом Erkennungsmarke, медальоне солдата. Набросив цепочку на шею, он выполз из пахнущего кровью и порохом подвала. Фонарик выкатился из руки. Джон побрел куда-то в темноте, стараясь удержаться на разъезжающихся ногах, чувствуя под сапогами шевеление крыс.

Врач сказал, что ранение он, рядовой Фриц Адлер, получил от дружественного огня:

– Ребята думали, что вы один из бандитов… – судя по звукам, доктор мыл руки, – они, вдвоем, уничтожили ваш взвод. Вы единственный, кто выжил. Ваш командир тоже погиб… – по радио играли бравурную музыку:

– Восстание обречено на неудачу, – заметил доктор, – такие образцы арийской силы, как вы, рядовой Адлер, встанут железным щитом на пути разрозненных отрядов грязных славян… – Джон, с испугом, ожидал известий о том, что семье героя рейха написали о его подвиге, и родня Адлера находится на пути в Варшаву.

О его семье доктор ничего не сказал. Он только упомянул:

– Вас представили к Железному Кресту. Получите награду, когда подниметесь на ноги… – Джон понятия не имел, откуда родом рядовой Адлер:

– Но швейцарский акцент будет подозрителен. Ладно, потом разберусь. Пока у меня лицо забинтовано, голос, все равно, неразборчивый… – он, едва слышно, спросил: «Я ослеп, да?». Врач щелкнул зажигалкой:

– Что касается позвоночника, рядовой, прогноз хороший. Вы оправитесь, надо оставаться в покое. Последствия контузии… – немец замялся, – посмотрим, понаблюдаем за вашими глазами. Не здесь, разумеется, – добавил он, – вас отправят в рейх, с другими ранеными. Отдыхайте, рядовой… – дверь хлопнула.

Джон лежал, не двигаясь:

– Тело Адама найдут подпольщики. И мое тело тоже, рядом. То есть труп Адлера. Все будут думать, что я погиб. Адлера изуродовало взрывом, никто его не узнает. Со Стивеном так случилось, в России… – он подумал о Максимилиане фон Рабе:

– От него угрозы ждать не стоит. Я мелкая сошка, рядовой. Фон Рабе не поинтересуется немецкими солдатами, ранеными в Варшаве. И я несколько месяцев проведу с повязкой на лице… – Джон не хотел думать о слепоте, и о том, что в Британии все посчитают его мертвым:

– Ворона тоже считали погибшим, а он выжил. И я выживу… – пообещал себе герцог, – слепота, еще не смерть. Выживу, доберусь домой. Только Эмму я никогда больше не увижу… – он почувствовал на глазах что-то теплое: