Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть седьмая

– Она жива. И Джованни так считает, и я. Она, наверное, в тюрьме, в лагере…, – в начале осени пришли новости из Франции. До Маляра добрались слухи, что Монахиню держат в блоке для подпольщиков из Западной Европы, в лагере Нойенгамме, рядом с Гамбургом. Кузен Мишель хотел завербоваться на военные заводы, с чужими документами, и отправиться в рейх. Никто, конечно, ему такого не позволил. Все понимали, что Лауру давно расстреляли, и гестапо просто хочет выманить Мишеля в рейх.

– Она, скорее всего, призналась, что Мишель ее муж, – Питер и Джон сидели на Ладгейт-хилл, за бутылкой виски, – немцы знают, чем он занимался, до войны. Фон Рабе знает…, – опустив штору затемнения, они зажгли настольную лампу.

Джон, устало, добавил:

– Лично де Голль запретил Мишелю, куда бы то ни было ездить. Мишель знает, где находится Мона Лиза и остальные сокровища Лувра…, – Питер повертел стальную зажигалку:

– Картины нам дороже людей, честно воевавших с немцами…, – Джон пожал плечами:

– Я не могу спорить с решением французского правительства в изгнании. И Мишель не может. Он офицер, и подчиняется главнокомандующему, то есть де Голлю. Что касается честности, то Лаура выдала рандеву в форте де Жу, где был ее собственный муж…, – Питер только дернул щекой:

– Она понятия не имела, что Мишель туда собирается. И мы с тобой не были в немецком плену, мы не можем судить других…, – герцог возразил:

– Она знала, что там Монах. Он обо всем догадался, уверяю тебя. Ты его сам видел. Даже если Лаура и выжила, ее бы приговорило к смерти Сопротивление. Монах не поколеблется…

Питер слушал мягкую игру пианиста:

– Фон Рабе арестовал и Лауру, и Тео. Тео повесили, Лауру тоже казнили…, – Маляру велели покинуть Лион, и залечь на дно, в безопасной парижской квартире. Драматургу поручили за ним присмотреть:

– Пусть делает фальшивые документы и сидит тихо, до следующего лета, – подытожил герцог.

– И Элен фон Рабе убил. Мы тогда опасались, что она выдаст кого-нибудь. Она молчала, бедная моя девочка…, – Питер, бездумно, чертил в блокноте линии. Скоро должны были появиться кузены. Он не хотел шелестеть листами, не хотел смотреть на эскиз, в середине тетради. Художник нарисовал лицо после разговора с Инге, когда в Англию переправили Нильса Бора.

Если бы Питер взглянул за окно, за бархатные занавеси, на залитую вечерним, осенним солнцем, усыпанную сухими листьями, улицу Тегерана, он бы увидел человека, изображенного в блокноте. Петр довел жида, как он презрительно называл мистера Горовица, до газетного ларька, по соседству с кафе «Надери». Американец рассчитался за глянцевый журнал. Судя по всему, мистер Горовиц чувствовал себя в Тегеране в полной безопасности.

– Ненадолго, – Петр достал камеру из кармана замшевой, шведской куртки, – впрочем, нас больше интересуют англичане…, – он узнал человека, поднявшегося навстречу мистеру Горовицу. Мужчины обнялись. Стоя за большим окном кафе, Петр, аккуратно, сделал несколько снимков. Он хорошо помнил четкий профиль, легкую седину в каштановых висках. В Берлине он видел фотографии двоюродного брата:

– У него тоже глаза лазоревые. Его светлость говорил…, – пропавший в пражской канализации мистер Кроу махнул официанту.

– Подождем Холланда, – Петр отошел к давешнему газетному ларьку. Взяв пачку сигарет и The Times, он заглянул в армянскую забегаловку, напротив. Штурмбанфюрер заказал лимонад с лавашом. Внимательно изучая газету, Петр не сводил взгляда с входа в кафе.

Меир много раз видел и старинный крестик кузена Питера, и тусклую оправу медвежьего клыка. Он опять полюбовался тонкой работой средневекового ювелира, и уверенной тяжестью старого, пожелтевшего зуба. Питер кивнул:

– Джон мне показывал гравировку, дерево и семь ветвей. Только вряд ли мы узнаем, что значит рисунок…, – они заняли отдельный кабинет кафе.

В армянском квартале продавали хороший коньяк, прямо из СССР. Джон повертел бутылку, с золотыми медалями:

– Арарат, три звездочки, отличное бренди…, – Меир рассмеялся:

– Я слышал, что Черчилль каждый день выпивает бутылку армянского коньяка…, – Джон подвинул к себе серебряный поднос, с крохотными рюмками:

– Выпивает. Называется «Двин». Русское посольство бесперебойно снабжает Даунинг-стрит…, – принесли острые, маринованные перцы, соленый сыр, лаваш с пучками свежей зелени и бастурму. В запотевших бутылках шипела минеральная вода.

В гостиницах и ресторанах, куда ходили западные дипломаты и коммерсанты, алкоголь продавали без ограничений. Джон объяснил:

– Мне об этом кафе ребята в Каире рассказали. Здесь только местные, некому нас подслушивать…, – окно комнаты выходило в ухоженный, с пожелтевшей травой сад.

Пока стояло сухое тепло середины ноября, но зимой в Тегеране часто шел снег. Белые вершины гор окружали город, до лыжных курортов был какой-то час езды. Джон махнул на север:

– Стоит перевалить через хребет и опять начнется жара. Пять часов на машине до Каспийского моря, но купаться нам, я думаю, не суждено…, – конференция открывалась через неделю. Вернув Джону клык, Меир подмигнул: «Ты сюда тоже белый смокинг привез?» Герцог не смог сдержать улыбки:

– Здесь не тропики, дорогой майор Горовиц. В любом случае, прием ожидается только один, а в остальном, они обедают приватно…

Меир вытащил номер Life, купленный в ларьке, у кафе:

– Зато я знаю, кто выступит на приеме…, – номер был старым, летним, но сведения Меир привез совершенно точные. Ирена снабжала его голливудскими новостями. Девушка вздохнула:

– Я бы и сама в Северную Африку полетела, милый, но мама будет волноваться…, – миссис Фогель не расставалась с маленькой книжечкой Псалмов, аккуратно уложенной в сумку. Когда дочь отправлялась на Гавайи, миссис Фогель не только читала Псалмы, но и делала пожертвования, в синагоге:

– Не помешает, – поджимала она губы, – за малыша тоже молились…, – у миссис Фогель за спиной имелось несколько поколений берлинских врачей, адвокатов и музыкантов, но мать Ирены верила в дурной глаз. Питер посмотрел на обложку. Хорошенькая, юная девушка, в авиационном комбинезоне, сидела на крыле самолета, мечтательно глядя вдаль:

– Ученик пилота, Ширли Слейд…, – прочел Питер:

– Хорошо, что вы женщин пускаете в авиацию, и морской флот. Она что, еще и петь умеет? – лазоревые глаза блестели смехом. Меир отобрал у кузена журнал:

– Не она. Вот кто сюда летит…, – майор Горовиц не мог не признать, что удовольствие от вида изумленных лиц кузенов было немалым. Она сидела, в полувоенном кителе, у постели раненого солдата. Длинные пальцы держали ручку, она расписывалась на загипсованной ноге. Она едва заметно улыбалась, подняв глаза на фотографа: