Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том четвертый

– Скоро Роммеля окончательно сбросят в море, – напомнил себе Генрих, – союзники высадятся на Сицилии, русская армия пойдет вперед, и все завершится. Мы очнемся от наваждения, Германия изменится… – по совету отца Генрих ничего не сообщал в Лондон о планах заговорщиков, в кругах аристократии и высшего офицерства.

Когда они с Мартой вернулись из Праги, граф Теодор, наедине с младшим сыном, повел сигарой:

– Не надо, милый. Чехи пользовались поддержкой англичан, в убийстве Гейдриха, но мы должны справиться сами. В конце концов, Германия наша страна, и наша ответственность. Наша вина, – угрюмо добавил отец. Генрих уловил грусть, в голубых глазах:

– Конечно, ему тяжело. Сначала, он искренне считал, что Гитлер, благо для Германии… – граф Теодор думал не о Гитлере, а о письме, для дочери и младшего сына:

– Может быть, сказать им о матери Эммы? Нет, не сейчас. После победы, когда бесноватый и его банда отправятся под суд. Тогда Германия узнает правду, и они тоже… – сейф надежно защищал шифр, известный только самому графу:

– Если туда гранату бросят, – усмехнулся старший фон Рабе, – то дверца откроется. Но кто здесь появится с гранатами… – он обвел глазами дубовые половицы, мраморный, итальянской работы камин, шкуру тигра, под старинной картой предприятий концерна фон Рабе:

– Для блага Германии, – читал он готические буквы семейного девиза, – правильно. Все, что мы делаем, для блага Германии… – стряхнув пепел, он добавил:

– Штауффенберга посылают в Северную Африку. Дождемся его возвращения и отступления вермахта на восточном фронте… – отец повел рукой:

– К тому времени Эмма сможет оказаться в рейхсканцелярии. Я попрошу его… – граф редко называл старших сыновей по имени, – устроить протекцию девочке… – заговорщики хотели получать сведения о планах Гитлера. Машинистка или секретарша годилась, как нельзя лучше. Генрих вздохнул:

– Надо обезопасить Эмму, папа. Она молода, она захочет пойти на жертву, ради Германии… – граф отрезал:

– Никаких жертв, кроме бесноватого и его окружения. Эмма сообщит о совещаниях, и так далее, но я не позволю ей присутствовать на взрыве. Она понадобится тебе здесь… – по плану Генрих отвечал за мобилизацию военных сил в столице.

Он весело сказал Марте:

– Совсем, как у вас, в семнадцатом году. Солдаты перейдут на нашу сторону, мы разделили Берлин на участки. Возьмем в свои руки коммуникации, свяжемся с нашими людьми на местах… – они рассматривали испещренную значками карту Германии:

– Солдаты выполнят приказы офицеров, – уверенно сказал Генрих, – к нам присоединится немецкий народ… – вернувшись в купе, он просмотрел служебные материалы. Генрих, даже не думая, подсчитывал расходы по лагерям уничтожения. Карандаш бегал по полям аккуратных, машинописных бумаг:

– Это цифры, – угрюмо думал Генрих, – но за каждой цифрой человеческая жизнь. Мальчика Эдуарда, из Брюсселя, например. Где он сейчас? Его нет, нет его родителей, нет семьи. Они стали дымом, пеплом… – Генрих отговаривался от посещения лагерей, ссылаясь на занятость. На совещаниях, он, довольно надменно, говорил:

– Не вижу причины тратить бензин на бездумные, развлекательные поездки. Зондеркоманды из славян и евреев выполняют свою работу. За ними надзирают обученные офицеры, и младший командный состав. Присутствие экономистов на подобных… – Генрих пощелкал пальцами, – мероприятиях, совершенно бессмысленно… – Генрих знал, что, окажись он свидетелем акции, он либо застрелится, либо расстреляет первых попавшихся эсэсовцев.

– Питер у меня просил оружие, в Хадамаре. Тогда перед нами был один Пауль, а сейчас речь идет о сотнях тысяч людей. Почему союзники не бомбят Польшу, у них есть координаты лагерей? Никто не верит… – понял Генрих, – никто не видел собственными глазами, что происходит, когда поезда прибывают на станции. Никто не вышел живым из лагеря уничтожения… – в Аушвице людей отправляли в рабочие бараки, и медицинский блок:

– В Аушвице есть шанс остаться в живых… – Генрих затянулся сигаретой, – месье Мартен зимой едет в Польшу. Он встретится с обслугой лагеря, с иностранными рабочими… – бараки трудовых резервов стояли отдельно. Французов присылали в Польшу согласно закону о трудовой повинности, подписанному маршалом Петэном, в начале осени. Им выдавали заработную плату и разрешали, по выходным дням, покидать лагеря.

О визите Мартена Генрих узнал из Брюсселя:

– Марта обещала надавить на нунция… – он залпом выпил половину чашки кофе, – я никак не могу связаться с доктором Горовиц, но пусть она узнает, где ее дети, хотя бы окольным путем… – Генриху не было хода в гетто. Он, иногда, видел в Варшаве, на улицах, или в суете людей, рядом с вокзалом, знакомые, светлые волосы. Генрих вздрагивал:

– Почудилось. В Польше много высоких блондинок. Из гетто никак не выбраться, она не станет рисковать… – брат шуршал бумагами. По словам Отто, диссертацию он посвятил стерилизации рентгеновскими лучами:

– Пять сотен подопытных экземпляров, – гордо сказал брат, – большая выборка. У нас тихая жизнь, что способствует научным исследованиям. Клауберг собирается проводить эксперименты по введению в полость матки кислот… – Генрих покашлял, Отто спохватился:

– Прости. Привык, что рядом коллеги… – он бодро добавил:

– Я с Эммой раньше увижусь, в обществе «Лебенсборн». Я читаю лекцию, для ее школы, о женском арийском здоровье. Потом у меня операции, в тюрьме Моабит… – по распоряжению рейхсфюрера, из Равенсбрюка в Аушвиц переводили женщин, военнопленных с восточного фронта. Группу поместили в Моабит, из-за примыкавшего к тюрьме госпиталя. Отто и тюремные врачи стерилизовали будущих заключенных, перед отправкой в Польшу. Женщины предназначались для лагерного борделя, в Аушвице:

– Правильно я говорил, – довольно подумал Отто, – люди лучше работают, если их поощрять, подобным образом. Он лучше работает… – Отто, незаметно, облизал губы острым кончиком языка:

– В его случае вообще никакой опасности нет. Я его лично оперировал… – оберштурмбанфюрер, в который раз, решил:

– Надо излечиться. Я привезу жену, из Арктики, и обо всем забуду. Еврей пока нужен Менгеле, для программы с близнецами. Пусть живет. Я вернусь из Берлина, и мы от него избавимся… – как всегда, думая о еврее, Отто захотелось отлучиться. Он заперся в поездном туалете, а потом долго и тщательно мыл руки:

– Как его ни дезинфицируй, он все равно еврей… – вздохнул Отто, – но скоро все закончится. У меня появится жена, высокая блондинка, с голубыми глазами, чистая, как вечный лед Арктики… – вернувшись в купе, он застал брата погрузившимся в расчеты.

Вынув из саквояжа аккуратный, кожаный футляр, Отто взялся за пилочку для ногтей. Он смазал руки миндальным кремом, подарком старшего брата: