Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том третий

– Ладно. Все равно они долго не протянут… – Абе-сан вернулся к деликатным, свежим шарикам из риса, с пряностями, и зеленому чаю. Повар на офицерской кухне раньше трудился в хорошем токийском ресторане. Местной, дикарской еде, как ее называл офицер, он не доверял. Абе-сан зашуршал номером «Ёмиури», трехнедельной давности. Пресса в джунгли доставлялась из Бангкока, с большим опозданием. Судя по всему, к осени немцы завершали кампанию на восточном фронте:

– Вермахт непобедим, как и мы… – с удовольствием подумал лейтенант, – отсюда мы направимся в Индию, на Цейлон. Мы будем господствовать не только над Тихим, но и над Индийским океаном. Китай, рано или поздно, покорится. Англичане лишатся колоний, и будут вынуждены просить пощады. Мы высадим десанты на Аляску, в Калифорнию… – он наткнулся на красивые фотографии:

– Сендай готовится к празднику Танабата… – лейтенант вздохнул:

– Хотел бы я там оказаться… – в северной префектуре Танабату отмечали фейерверками и парадами. Город украшали гирляндами разноцветных лент и бумажными фонариками:

– Их светлости граф и графиня Дате, с детьми, любуются улицами Сендая… – Абе-сан, довольно кисло, заметил:

– Я бы тоже полюбовался, в тылу, с титулом и состоянием… – аристократов от военной службы освобождали. Его светлость носил дорогое, изысканное кимоно с гербами рода Дате. Графиня, хорошенькая женщина, с европейской кровью, в летнем томеэсоде, формальном кимоно, держала за руки мальчика лет четырех, и пухлую, очаровательную малышку, в трогательном, детском халатике, с бабочками. Абе-сан решил:

– Приехали из своего замка, на лимузине, с шофером. Они не знают ни забот, ни хлопот, а мы их защищаем, до последней капли крови… – в дверь, робко, поскреблись.

Ординарец покашлял:

– Господин лейтенант, у ворот монахиня, странствующая. Она только на местном наречии говорит. Переводчик сказал, что у нее обет. Она идет в Лхасу, но вынуждена остановиться, из-за сезона дождей… – Абе-сан помнил, что Будда запретил монахам путешествовать во время муссонов. Летом они оставались в монастырях, занимаясь медитацией. Здесь, в глубине джунглей, не было ни одной обители, Абе-сан покрутил головой:

– Будда заповедовал привечать странников, тем более, монахов… – дома, в Японии, лейтенант аккуратно ходил в буддийский храм. Он велел ординарцу:

– Пусть переводчик ее приведет. В штабе ее селить не следует. Найдем какое-нибудь тихое местечко… – при кухне имелись подходящие каморки. Он быстро доел рисовые шарики, не желая соблазнять сестру видом запрещенной пищи:

– Они пряности не едят, и вообще сейчас постятся, с утра до ночи… – переводчиком при лагере служил бирманец, из местной, коллаборационистской Армии Независимости, созданной в прошлом году, перед вторжением.

Он стоял, согнувшись в поклоне. Сестра, в шафрановых, старых робах, высокая для бирманки, скромно закрыла капюшоном лицо. Лейтенант видел только упрямый очерк подбородка, едва заметный блеск цепочки амулета, на шее. Босые, нежные ноги забрызгала грязь, сестра даже не перешла порога кабинета. Она тоже склонилась перед японцем, капюшон зашуршал. Абе-сан подумал:

– Они головы бреют. Пусть живет, она святой человек, будет молиться за нас… – у сестры был тихий, почти шепчущий голос. Бирманец перевел лейтенанту:

– Сестре запрещено, во время дождей, жить в месте, где нет монахов, но еще строже запрещено путешествовать… – Абе-сан уверил гостью:

– У нас найдется, где обрести покой, госпожа. Никто вас не тронет, живите с миром… – он велел переводчику отвести сестру на кухню. Лейтенант даже не понял, сколько лет монахине. Грубая роба полностью скрывала фигуру, он видел только тонкие щиколотки, изящные ступни. Вспомнив карту, Абе-сан поежился:

– Пешком отсюда в Лхасу, по джунглям, по горам. Впрочем, дома они тоже всю Японию пешком обходят… – на кухонном складе имелось несколько пустых клетушек. Сестру бы никто не побеспокоил. О посторонних следовало докладывать начальству, дальше по линии дороги, но лейтенант зевнул:

– Зачем? Тихая женщина, сидит, молится. Нас никто не навещает, никто ее не заметит… – стоя у окна, он проводил глазами сестру. Женщина семенила за переводчиком, опустив голову. Абе-сан не увидел, как она, слегка отодвинув капюшон, внимательно смотрит вокруг, большими, голубыми глазами.

Сестра скрылась во влажном тумане. Закрыв жалюзи, он взглянул на часы. Позвонив на пост охраны, у ворот, Абе-сан велел подавать машину. Пора было навестить участок.

Бараки в лагере крыли листьями нипы, мангровой пальмы. В щели постоянно капала вода, скапливаясь в лужи на земляном полу. В лазарете господин военный врач приказал бросить в грязь доски. Дерево быстро обросло лишайником, и склизкой, тропической плесенью.

Барак тянулся вдоль колючей проволоки на сто футов. По обеим стенам шли невысокие бамбуковые нары, без подстилок, или циновок. Густая грязь, под нарами, явственно отдавала испражнениями. Больных дизентерией помещали ближе к дверям, где стояли ведра для нечистот. Их держали почти раздетыми. По словам врача, у них все равно не оставалось сил стаскивать штаны.

По влажным стенам метались отблески свечей, в жестяных фонарях. Лагерь электрифицировали, работал автономный генератор, но в бараках лампочек не завели. Тропическая темнота наступала мгновенно. Территория погружалась во мрак, только на вышках горели прожектора. От штабного барака доносились мерные удары колокола.

Колонны, только что, пригнали с перевала Трех Пагод. После вечерней поверки заключенных ждала миска слипшегося риса, и отдающая гнилью вода. Больные на поверку не ходили. Два фельдшера, японца, пересчитывали их по головам. Каждый день из барака вытаскивали несколько трупов. Умерших людей бросали в кузов грузовика. Тела хоронили неподалеку, в безымянном рве, по дороге к перевалу.

Паек в лазарет приносили дежурные. Они раздавали воду, плеская порцию в бамбуковые чашки, из больших, жестяных фляг. Многие заключенные не могли подняться с нар, трясясь в малярийном ознобе. Люди стонали, держась за голову, стуча зубами. Больные бери-бери, истощенные больше других, безучастно лежали, свернувшись в клубочек, закрыв глаза.

Джон знал, что бесполезно уговаривать их поесть. При бери-бери аппетит пропадал, людей постоянно тошнило. В свои дежурства он садился рядом, следя, чтобы ребята проглотили хоть немного риса. Глядя на худые лица, на выступающие ребра, он сам, невольно проводил рукой по боку, в изорванной, испачканной нижней рубашке:

– У меня тоже все кости наперечет. Вряд ли во мне хоть сто фунтов осталось… – он весил чуть больше девяноста, но Джон бы об этом никак, ни узнал. Весов, радио, или газет в лагере не водилось. Они понятия не имели, что происходит на фронте, и где, собственно, находится фронт. Джон помнил, что операцию «Антропоид», в Праге, назначили на конец весны: