Наум Лещинский - Старый кантонист

Сменившись, я отправился в кухню. Повара я знал. Это был старый солдат с черными щербатыми зубами, жидкой бородкой, глянцовитой плешью на маковке и плутоватыми глазами.

— Греться пришел, — сказал он словоохотливо. — Ну, ну, погрейся, молодчага, невесту красну-девицу найдем… — Он дал мне два куска судака, соленый огурец и горчицы.

— Ну, уж так и быть, дам тебе немножко водочки, согреешься.

Из-за иконы над столом, у которого я сел, он вытащил бутылку водки. Мы выпили, я рассказал ему, как поступил с Асмодеем.

— Так его, — одобрил он. — Нашла коса на камень. Ты бы его долбанул хорошенько прикладом. И впрямь Асмодей: любит этак проделать штуку, фортель такой: подойдет этак к солдату на посту и ласково так попросит; дай, мол, миленок, посмотрю, какое у тебя ружьецо-то. А тот, глупак, возьми да дай ему. А он возьмет ружье, а потом порет солдата за то, что не знает службы.

Мы опять выпили.

— Как вы не боитесь держать у себя водку? — удивился я.

— Тута он никогда не узнает, — указал он на икону. — Тут, брат, «у Христа за пазухой», никто не узнает.

— Давай-ка, брат, дернем еще по одной. — И он налил.

Я отнекивался. Он настаивал:

— Теперь ночь, ляжешь спать.

— Нет, мне надо еще два часа пробыть на посту в госпитальном дворе у часовни.

— Ну, будет теплее на часах-то. Выпить, брат, это самое лучшее дело. И царь Давид сказал: «И вино веселит сердце человека» А он, брат ты мой, был не дурак-то.

Мы выпили еще по одной.

На кухонном столе лежало какое-то только что ободранное маленькое животное. Повар взял большой кухонный нож, принялся потрошить его.

— Видал этого зайца? — спросил он.

— Как будто и не похоже вовсе на зайца, — сказал я.

— Ну, что ты, рази не видел этаких зайчат?..

— Похоже на кошку.

Он засмеялся:

— Она самая и есть.

Я вытаращил глаза.

— Вы едите и кошек?!.

— Да не мы, а Асмодей… — Он плутовато ухмыльнулся: — Вишь ты, какое тут дело: раз я принес с базара зайца, а сам прилег: выпил, грешным делом. Встаю, хвать, зайца мово нет как нет. Я туды, сюды, на двор; вижу собака ножки от мово зайчика доедает… Что тут делать, думаю, беда. Узнает Асмодей, засечет… А тут, вижу, сидит кот, пригорюнившись этак, и смотрит, какая, мол, хорошая штука — и псу попалась. Я и давай котика манить. Отогнал пса, взял ножку и предлагаю коту-то. Иди, мол, покушай, голубчик-куманек, пес разэтакий не дал тебе полакомиться… Котик мой смотрит и боится: хочется и колется. Но подошел, наконец… Тут я его цап-царап и сюды… Зажарил с хорошей приправкой и подал на стол. Асмодей поел, и говорит: «Николай, говорит, ты где зайца купил?» — «На базаре, говорю, ваше высоко благородие» — «Молодчага, всегда этаких покупай», г-рыт он. — «Слушаюсь, мол, ваше высокоблагородие, г-рю. Только он дороже стоит». — «Ничего, г-рыт, пусть стоит дороже, — г-рыт, я не постою», г-рыт… И с тех пор, как удается залучить котика, у меня выпивка, а у Асмодея хороший обед… И волк сыт, и коза цела… Ну, а што, не все равно, что зайчик, что кошка?

Мне стало противно до тошноты.

— А ежели полковник узнает? — спросил я, вставая и надевая шинель.

— А как он узнает? Никогда он не узнает. Ежели б у него жена, дети, ну — тогда другое дело. А то что: шлюха эта, экономка, так ведь она сама хлещет водку почище моего, да у меня же и прячет.

— «У Христа за пазухой»?

— Нет, туда я ей дорогу не показываю.

Полчаса спустя я опять был на посту. Полная луна ярко светила. Я шагал по госпитальному двору около мертвецкой. «Не знаю, для чего здесь поставили часового. Чтобы мертвецов не украли что ли?», подумал я.

Вдруг мне почудилось, будто кто-то стучит в окно мертвецкой. Я не обратил внимания и шагал дальше.

Стук повторился громче, я поднял глаза: мертвец смотрел на меня из окна мертвецкой и пальцем стучал в стекло… Я был уверен, что мне продолжает мерещиться. Всё-таки мне стало немного жутко… Вспомнил сказки о мертвецах…

«Бабьи россказни», сказал я себе. Встряхнулся и пошел бодрее, стараясь о мертвеце не думать… Не дойдя до окна, я остановился и стал прислушиваться. Ничего не было слышно. Я двинулся к окну… Мертвец опять застучал в окно, смотря прямо на меня. Я хорошо видел теперь его бледное лицо, он был в госпитальном белье и сидел на столе… По телу моему прошла дрожь, волосы на голове зашевелились… Я почувствовал себя как во сне, когда хочешь бежать от кошмара и не можешь, хочешь закричать и не можешь произнести ни одного звука… Видя, что я остановился, мертвец закивал мне остриженной головой, словно приветствуя.

Теперь я уже не сомневался в подлинности факта. И тем сильнее меня охватила жуть…

Я отпрянул от окна, схватил ружье и выстрелил вверх… Сильный треск отдался тройным эхом с трех сторон, прорвав окружающую тишину. Послышался гул шагов бегущих по коридору огромного корпуса, выскочили разводящий, двое солдат с ружьями и подбежали ко мне.

— Неужели воскрес!?. — сказал разводящий.

Сбежались караульный начальник, дежурный ординатор, фельдшер. Вошли в мертвецкую. Мертвец сидел на столе.

Я жестом указал на окно, в которое продолжал стучать и кивать головой мертвец…

Все были ошеломлены…

— Неужели воскрес!?. — сказал разводящий.

Сбежались караульный начальник, дежурный ординатор, фельдшер. Вошли в мертвецкую. Мертвец сидел на столе.

— Его сегодня ночью вынесли из третьей палаты, — удивился фельдшер.

— Ну и вынесли в обморке, — сказал врач, — а тут от холода он пришел в себя… Хорошо, что часовой дал знать, а то бы к утру он конечно замерз.

Его завернули в теплое одеяло и понесли в палату.

Я сменился и пошел домой…

На следующий день меня вызвал к себе Асмодей и подробно расспрашивал о том, что случилось ночью.

Я рассказал.

— Ну, братец ты мой, герой ты настоящий… Другой бы на твоем месте умер со страху…

И я по его лицу видел, что он бы на моем месте умер со страху: так суеверен он был и глуп.

— Ну, а на счет того, что ты мне ружья не дал, получишь награду…

Выйдя от него, я подумал:

— Теперь, пожалуй, мне можно проситься на побывку…

Я стал обдумывать, каким образом приступить к ходатайству об отпуске. Это было дело не легкое. Прямо к полковнику я не имел права обращаться. Я должен был доложить по начальству, начиная с отделенного. Наш фельдфебель, старый суровый унтер, считал отпуска баловством и никогда не докладывал о них ротному.

«Обратиться прямо к Асмодею?..» думал я. — А вдруг он обозлится, почему «не докладывал по начальству?».

Наконец я все-таки решился обратиться к полковнику, а на всякий случай доложить и по начальству.

Но, когда я приблизился к дому, полковника, меня взяла оторопь, и я зашел посоветоваться к повару.