Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

— А кто поѣхалъ? — спросилъ Рулевой.

— Да она и поѣхала, Матрена Ивановна, то-есть, — объяснилъ хозяинъ. — Она вѣдь по-англійски здорово привыкла, что хочешь, сказать можетъ.

— А что же! — сказала Матрена Ивановна. — Сосѣдскую дѣвченку наняла за ребятишками присмотрѣть, четвертакъ посулила, младшаго взяла на руки, поѣхала на островъ Эллисъ. Спрашиваю: «Гдѣ Марья Галушка», они стали копаться въ бумагахъ и говорятъ: «Не Галушка, а Залужска, полька она, галиціянка. Да и ту взяли отцы бенедиктинцы и увезли съ острова». Поѣхала я въ монастырь. Большой такой монастырь, на людной улицѣ, а внутри тихо, какъ въ колодцѣ. Ворота всегда заперты, и человѣкъ у калитки. Насилу меня впустили: видятъ, что я русская, не умѣю по-польски говорить. Нашла я тутъ Залужскую, говорю: «Пойдемъ къ намъ, какъ мы телеграмму твою перехватили», а отцы бенедиктинцы не пускаютъ, говорятъ: «Дай три доллара за постой!» А какой тамъ постой. Ѣда у нихъ черный хлѣбъ да каша, а цѣлый день работай, да еще имъ же и плати. Залужская, однако, не думавши, отдала имъ долларъ. «Вотъ, говоритъ, а больше у меня нѣтъ! Помолитесь Богу за мою грѣшную душу!»

«Пріѣхали мы домой, такъ у меня руки совсѣмъ оторваться хотятъ отъ ребенка этого, — закончила хозяйка, — тяжелый, Богъ съ нимъ. — Ну да что же дѣлать. Насъ люди тоже выручали!»

— А гдѣ Галушка? — спросилъ Рулевой, невольно оглядываясь по сторонамъ.

— Съѣли ее! — засмѣялась хозяйка. — Сразу на мѣсто попала прислугой. Она, видишь, кухарка хорошая, пріѣхала сюда деньги зароблять, а тамъ бросила мужа хромого, да дѣвченку, да сестру.

— А я былъ на островѣ за двѣ недѣли, — сказалъ вдругъ Тасовъ. — Двоихъ русскихъ тамъ видѣлъ.

— А гдѣ они? — спросилъ Усольцевъ.

— За рѣшеткой сидятъ, — хладнокровно сказалъ Тасовъ. — Ихъ не пускаютъ на волю. Я и имена узналъ: одинъ Янчукъ изъ Холмщины, а другой Волынщикъ изъ Минска. Ни денегъ у нихъ, ни адресовъ, совсѣмъ дикіе люди. Ихъ, однако, назадъ ушлютъ американцы!

— Экая бѣда! — сказалъ съ упрекомъ Усольцевъ. — Отчего ты намъ ничего не сказалъ? Срамъ, чтобы русскихъ назадъ посылали. Что же для нихъ мѣста нѣтъ въ Америкѣ?

— Да вѣдь это какъ хочешь, — возразилъ Тасовъ, — они и русскіе и не русскіе. Одинъ съ Литвы, другой съ Польши, у нихъ и языкъ иной, они скорѣе къ полякамъ подходящіе!

— А не все равно люди? — воскликнулъ Усольцевъ. — Почему бы намъ ихъ не выручить? Тоже тебѣ бы не посластило, кабы тебя назадъ послали на казенныхъ хлѣбахъ.

Тасовъ потупился.

— Приравнялъ козу до кобылы! — сказалъ онъ угрюмо. — Я свою дорогу самъ выбралъ, да самъ по ней и вышелъ!

— Какъ хотите, — сказалъ Усольцевъ, — надо намъ очередь завести, что ли, и почаще заглядывать на островъ! Стыдно, вѣдь, намъ: русскія души сидятъ за рѣшеткой, ждутъ, не выручитъ ли кто. Вы подумайте, у евреевъ попечительный агентъ, у поляковъ агентъ, у нѣмцевъ агентъ, только у русскихъ никого нѣту!

— Ну, занесся! — сказала Марья Ивановна съ легкой насмѣшкой. — У евреевъ деньги есть, а у насъ тридцать долларовъ. Не на эти ли деньги агента завести?

— Прутъ-таки они сюда здорово, — сказалъ Тасовъ, — будто муха ихъ укусила. Эти русины да угорцы, да еще эти другіе, изъ Литвы, да изъ Польши. Дома имъ, что ли, не сидится, или имъ еще хуже, чѣмъ нашимъ?

— Эка! — сказалъ Лебедевъ насмѣшливо. — Лиха бѣда не узнали наши мужики про американскіе порядки. Они бы, пожалуй, вплавь пустились, только бы скорѣй. А то все про Бѣлую Арапію разсказываютъ шепоткомъ, а вѣдь это и есть настоящая Бѣлая Арапія.

— Дай срокъ! — задумчиво сказалъ Усольцевъ, — будутъ здѣсь еще сотни тысячъ нашихъ, вотъ какъ разъ, какъ теперь евреевъ!

Народу собралось побольше. Пришли Подшиваловъ и Рудневъ, тоже столяры, закадычные пріятели. Рудневъ тоже пріѣхалъ изъ Парижа и ухватками и даже лицомъ смахивалъ на Лебедева. Это было какъ будто исправленное изданіе новопріѣзжаго мастерового, образчикъ того, во что онъ долженъ былъ превратиться черезъ нѣсколько лѣтъ.

Потомъ пришелъ Павелъ Рыбачковъ, огромный и неуклюжій, съ руками, похожими на грабли, и съ головой, торчавшей вверхъ, какъ крупная рѣдька съ сельскохозяйственной выставки. Рыбачковъ былъ такъ великъ, что ему было трудно подбирать себѣ платье, даже въ Нью-Іоркскихъ лавкахъ, — разсчитывавшихъ свой товаръ на крупный ростъ американскихъ покупателей. Двѣ недѣли тому назадъ въ одномъ магазинѣ ему съ отчаянья предложили огромные штаны съ уличной вывѣски. Послѣ всѣхъ пришли двое молодыхъ парней, дѣти русской блинщицы, торговавшей въ еврейскомъ кварталѣ блинами, какъ будто на базарѣ въ Москвѣ. Они были почти совершенно безграмотны, гораздо хуже Усольцева, но въ то же время упорно стремились научиться чему-нибудь. Вмѣсто того, чтобы читать книги, они ходили на всякія чтенія, публичныя и частныя, и старались пополнять свои свѣдѣнія путемъ бесѣдъ. Въ общемъ, несмотря на свою безграмотность, они были по-своему интеллигентные люди и имѣли довольно точное представленіе объ общественныхъ отношеніяхъ въ Европѣ и Америкѣ.

Съ ихъ приходомъ разговоръ сталъ еще оживленнѣе прежняго.

Черезъ пять минутъ младшій братъ уже сцѣпился съ длиннымъ Павломъ изъ-за вѣчнаго спора о преимуществахъ Россіи и Америки. Молодой человѣкъ нападалъ на Америку и ставилъ ей въ вину, главнымъ образомъ, ускоренный темпъ жизни, который такъ угнетаетъ почти всѣхъ европейскихъ переселенцевъ.

— Торопно живутъ! — говорилъ онъ, — продохнуть некогда, праздниковъ мало, за работой нельзя и трубку закурить. На улицахъ гамъ, стукъ, того гляди, переѣдутъ, всѣ куда-то спѣшатъ, завтракаютъ стоя, даже дерутся на ходу!

Они съ матерью пріѣхали изъ маленькаго русскаго городка, и воспоминаніе о той жизни, идиллически-спокойной и патріархально-бѣдной, постоянно стояло предъ ихъ умомъ, какъ готовый образчикъ для сравненія.

Павелъ защищалъ Америку неуклюжимъ языкомъ, напоминавшимъ его нескладную фигуру, однако аргументы его были оригинальны и большей частью совершенно убѣдительны для всѣхъ слушателей.

— Главное въ Америкѣ выдумки много, — говорилъ онъ, — люди все добиваются, какъ бы имъ легче было, не стоятъ на мѣстѣ, ищутъ новое и новое. Взять хотя бы въ нашемъ дѣлѣ. Я машину верчу токарную. Положимъ, я хочу ее немного приспособить, чтобы было для меня удобнѣе. Сунься-ка въ русскую мастерскую съ такой выдумкой, такъ тебѣ голову кипяткомъ ошпарятъ!.. Скажутъ: будетъ выдумывать, работай, какъ работаютъ другіе. А въ американской мастерской только я заикнулся, хозяинъ сейчасъ самъ предлагаетъ сдѣлать опытъ, лишь бы вышло какое-нибудь удобство или сокращеніе расходовъ.

Матрена Ивановна сняла съ полки новую пьесу Горькаго, которую Усольцевъ купилъ въ одномъ изъ русскихъ книжныхъ магазиновъ Дантана, и собиралась читать вслухъ. Публика примолкла и приготовилась слушать. Подшиваловъ и Рудневъ, впрочемъ, о чемъ-то разговаривали между собою тихимъ голосомъ. Талинъ подсѣлъ къ Павлу и, вынувъ изъ кармана листокъ бумаги, исписанный короткими неправильными строками, развернулъ его передъ его лицомъ. Павелъ внимательно посмотрѣлъ на листъ и сосредоточенно покачалъ головой.