Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

У Ровенскаго была вторая жена Бейла, которая постоянно ссорилась даже съ его родными дочерьми.

Мальчикомъ помыкали всѣ въ домѣ и постоянно называли его дармоѣдомъ и цыганской кровью, ибо отецъ его былъ бродячимъ музыкантомъ. Бейла хотѣла отдать его въ работу къ Блюменталю, но онъ оказался слишкомъ молодъ и малъ даже для упрощенныхъ рабочихъ правилъ города Ноксвиля. Скрипка досталась мальчику отъ отца и была единственною принадлежащею ему вещью. Ровенскій почему-то привезъ ее въ Америку, и она провалялась шесть лѣтъ на чердакѣ вмѣстѣ съ прочимъ хламомъ. Мальчикъ нашелъ ее съ годъ тому назадъ и немедленно принялся наигрывать на тѣхъ струнахъ, которыя уцѣлѣли.

Бейла не любила этихъ музыкальныхъ упражненій.

— Будешь такой же бродяга, какъ твой отецъ! — предсказывала она мальчику.

Мало-по-малу, однако, скрипка была приведена въ лучшее состояніе, и мальчикъ научился наигрывать по слуху многія пѣсни изъ тѣхъ, которыя были въ ходу между жителями Ноксвиля.

— Пойди, покачай ребенка! — кричала Бейла. — Кармелюкъ, проклятая твоя душа!

Мишка неохотно подошелъ, не выпуская скрипки изъ рукъ.

— Гицель, собачникъ! — продолжала кричать Бейла. — Брось бандуру свою, чтобъ тебя бросали и не переставали на томъ и на этомъ свѣтѣ!

Мишка присѣлъ передъ люлькой, въ которой лежалъ трехмѣсячный ребенокъ Бейлы, Лейзерка. Мальчикъ былъ крикливый, и Мишка не любилъ его, ибо ему казалось, что его крикъ имѣетъ невѣрный тонъ.

Однако, по приказанію Бейлы, онъ усѣлся передъ колыбелью и принялся тихонько раскачивать ее взадъ и впередъ.

— А-а, спи, спи! — напѣвалъ онъ на тотъ же малороссійскій мотивъ, который продолжалъ звучать въ его умѣ. Лейзерка сталъ засыпать. Мишка, увлекаемый естественнымъ переходомъ звуковъ, взялъ свою скрипку и принялся наигрывать ту же самую мелодію, разсчитывая, что даже для усыпленія Лейзерки скрипка гораздо пригоднѣе пѣнія, но ребенокъ, очевидно, былъ другого мнѣнія.

— А-а! — раздался его громкій плачъ, совершенно заглушая тихую мелодію Мишкиной скрипки.

— Шибеникъ! — раздался тотчасъ же рѣзкій окрикъ Бейлы. — Опять ты за бандуру! Вотъ я подойду къ тебѣ!

Рука Бейлы была погружена въ большую лохань со щелокомъ, въ которомъ она мыла сѣрое бѣлье. Вмѣсто того, чтобы подойти, она схватила щетку, лежавшую возлѣ на скамьѣ, и бросила ее Мишкѣ въ голову.

Мальчикъ увернулся съ ловкостью, указывавшей на продолжительную практику. Щетка ударилась о табуретъ и, отскочивъ рикошетомъ въ колыбель, щелкнула Лейзерку по лбу.

Мишка неожиданно разсмѣялся. Ужъ очень забавнымъ показался ему неожиданный щелчокъ, полученный его питомцемъ. Но Лейзеркѣ было не до смѣха. Голосъ его сразу поднялся на цѣлую октаву и сталъ такъ оглушительно громокъ, что въ лѣсу, начинавшемся прямо на задворкахъ, даже отдалось слабое эхо.

Бейла разсвирѣпѣла. Оторвавшись отъ лохани съ бѣльемъ, она подскочила къ мальчику, дала ему звонкую пощечину своей мыльной рукой и ухватилась за скрипку. Тотчасъ же раздался пронзительный визгъ мальчика: въ могучей рукѣ Бейлы тонкій смычокъ хрустнулъ, какъ былинка, и волосъ разсыпался по сторонамъ.

Можно было подумать, что мальчику сломали его собственную руку или ногу. Даже Бейла испугалась и отступила, ибо скрипка имѣла цѣну, и послѣдній поступокъ Бейлы былъ явнымъ нарушеніемъ правъ собственности.

Мальчикъ подобралъ свою обезоруженную скрипку и, горько плача, ушелъ со двора. Сумерки быстро густѣли. Вмѣсто того, чтобы зажечь лампу, Вихницкій тоже вышелъ на дворъ и отправился по улицѣ. Крикъ мальчика подѣйствовалъ на его нервы. Домъ этотъ, съ его грязными и себялюбивыми хозяевами, опротивѣлъ ему. Ему показалось, что изъ сосѣдней двери пахнетъ нечистоплотными пуховиками Бейлы и ея дочерей. На улицѣ было темно и тихо. Поднявъ глаза вверхъ, Вихницкій увидѣлъ такое множество звѣздъ, что небо показалось ему похоже на людную залу, и онъ невольно позавидовалъ звѣздамъ, которыя проводили время наверху, въ такой свѣтлой и веселой компаніи.

Изъ лѣсу тянуло тонкимъ и свѣжимъ запахомъ, и вдругъ Вихницкій сообразилъ, что балъ у Рабиновича, по всей вѣроятности, въ полномъ разгарѣ, и ему захотѣлось еще разъ посмотрѣть на эту веселящуюся рабочую толпу.

По обыкновенію онъ пошелъ прямикомъ по узкой дорожкѣ, пролегавшей сквозь лѣсъ. Дорожка эта огибала слѣва усадьбу Брудныхъ и выходила на большую дорогу, нѣсколько повыше, прямо къ усадьбѣ Рабиновича.

Когда онъ поравнялся съ первой усадьбой, онъ вспомнилъ Катю и подумалъ, что, можетъ быть, ему еще удастся увидѣть ее сегодня на праздникѣ у Рабиновича.

Чувства его, выведенныя однажды изъ равновѣсія, все время колебались между застѣнчивостью и дерзостью, и теперь онъ снова смотрѣлъ на маленькое утреннее происшествіе совсѣмъ другими глазами.

— Мужчина долженъ быть настойчивъ, — говорилъ онъ себѣ, — если стремится завоевать главный призъ своей жизни.

Земледѣліе и жизнь на вольномъ западѣ опять показались ему долей, наиболѣе достойной человѣка, и онъ сказалъ себѣ, что вдвоемъ съ Катериной они могли бы одолѣть шутя всякія лишенія и преграды.

Текущая жизнь снова показалась ему проще и понятнѣе, представилась здоровымъ животнымъ и растительнымъ процессомъ, заключающимъ въ себѣ работу и простыя удовольствія, безобиднымъ для другихъ и полезнымъ, какъ одинъ изъ основныхъ кирпичей, составляющихъ фундаментъ будущей жизни человѣчества.

Когда Вихницкій миновалъ Ѳенину усадьбу и хотѣлъ уже выйти на большую дорогу, онъ услыхалъ недалеко отъ себя шепотъ и быстрый шорохъ и невольно остановился. Говорили два голоса, мужской и женскій. Въ женскомъ Вихницкій узналъ Катерину, а въ мужскомъ Герасима Бруднаго, который приходился Ѳедору двоюроднымъ братомъ, но пока не имѣлъ осѣдлости и переходилъ съ фермы на ферму, складывая вмѣстѣ свою заработную плату и стараясь накопить побольше денегъ.

Вглядѣвшись въ темноту, Вихницкій нашелъ глазами разговаривавшую чету. Они стояли въ сторонѣ отъ тропинки, среди кустовъ, и юноша съ трудомъ различалъ ихъ неопредѣленныя очертанія, но онъ ясно представлялъ себѣ фигуру Герасима Бруднаго. Это былъ человѣкъ столь же огромный и нескладный, и еще болѣе молчаливый, чѣмъ его двоюродный братъ. Про младшаго Бруднаго говорили, что онъ такъ же скупъ на слова, какъ и на деньги, и каждый день, дѣлаетъ сбереженія на томъ и на другомъ. Послѣдній мѣсяцъ онъ работалъ на американской фермѣ, въ пяти миляхъ отъ Ноксвиля, и чтобы встрѣтиться съ дѣвушкой, ему пришлось жертвовать почти половину своего ночного отдыха на путешествіе въ оба конца, но назавтра было воскресенье, которое американцы проводятъ въ строго соблюдаемомъ бездѣйствіи, и онъ разсчиталъ наверстать свое поутру.