Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

— Зачѣмъ только ты путаешься тутъ? — сказала Катерина.

Вихницкому на минуту показалось, что они только что встрѣтились и дѣвушка спрашиваетъ Герасима, зачѣмъ онъ пришелъ, но черезъ нѣсколько фразъ онъ понялъ, что это продолженіе прежняго разговора.

— А куда я пойду? — сказалъ Герасимъ и засмѣялся.

Вихницкій съ удивленіемъ замѣтилъ, что теперь онъ гораздо разговорчивѣе, чѣмъ обыкновенно.

— На закатѣ солнца, слышь, вольныя земли есть. Сказываютъ, нарѣзка идетъ, землю мужикамъ дѣлятъ!

— А кто сказываетъ? — спросилъ Герасимъ. — Вѣрный человѣкъ?

— Учитель тутъ ходитъ… Вихлицкой… — сказала Катерина. — Сказывалъ, тоже хочетъ идти туда. Говоритъ: «Захвачу земли, сколько глазомъ обнять, лѣсъ выжгу, стану землю пахать». Да гдѣ ему? — закончила она съ короткимъ смѣхомъ.

— Недопанокъ! — презрительно сказалъ Герасимъ. — А ты съ нимъ что за пара? — прибавилъ онъ. — Какія у васъ вѣсти взадъ-впередъ переметываются?

— И то пара! — дерзко засмѣялась. Катерина. — Онъ мнѣ давеча говорилъ: «Поѣдемъ, молъ, со мной, я тебя довезу до настоящаго мѣста!..»

— Смотри, дѣвка! — съ угрозой сказалъ Герасимъ.

— Темно смотрѣть-то! — засмѣялась Катерина. — А ты мнѣ тоже не указъ! На кого хочу, на того и смотрю!

Минута или двѣ прошли въ совершенномъ молчаніи.

— Полно, ты дурень! — заговорила Катерина совсѣмъ другимъ тономъ. — На что онъ мнѣ надобенъ? Самъ тощій, руки долгія, чисто комаръ! Здоровый здороваго ищетъ. Я и сама люблю ворочать во всю!

— Вотъ денегъ подкопимъ! — сказалъ Герасимъ. — И здѣсь купимъ землю, какъ братъ Ѳедоръ.

— Ты дурень! — повторила Катерина наставительнымъ тономъ. — Тутъ накопишь старой бабѣ на похороны!.. Тамъ, говорятъ, заработки пять долларовъ въ день!..

— Тьфу, навожденіе! — плюнулъ Герасимъ. — Нѣтъ ли какого обману?

— Зимы, говорятъ, тамъ нѣту, — продолжала Катерина. — Всю зиму скотъ ходитъ по отавѣ, пшеница буйная, безъ конца и краю. Всякій плодъ на солнышкѣ вызрѣваетъ. Ѣда дешева. Просто сказать, приходи и бери даромъ съ деревьевъ!..

Она успѣла развить и опоэтизировать краткія свѣдѣнія, полученныя отъ Вихницкаго.

— Фу ты, Господи! — сказалъ Герасимъ, уже заражаясь воодушевленіемъ Катерины. — Какъ же намъ попасть туда? Языка у насъ нѣтъ, все равно мы мерзлые, нѣмые!..

— Ты голова! — сказала Катерина. — Какой тебѣ надо языкъ? Придешь ты на ферму, дадутъ тебѣ въ руки лопату, знамо, чтобы землю копать, а не щи хлебать, а топоромъ рубить, а вилами навозъ поднимать, — такъ и во всемъ!

— А какъ не заплатятъ? — сказалъ вдругъ Герасимъ. — Денегъ не станетъ у насъ, куда дѣнемся? Еще схватятъ, какъ бродягъ, запрутъ насъ въ темное мѣсто!..

— Охъ ты, хохлацкій заугольникъ! — разсердилась Катерина. — Пуганая душа! На что только Богъ тебя сдѣлалъ такого здороваго да толстаго?

— Ну, поѣдемъ, — внезапно сказалъ Герасимъ, — на эти новыя земли твои! Денегъ не станетъ, пѣшкомъ пойдемъ, — можетъ, доберемся какъ-нибудь.

— Вона! — засмѣялась Катерина. — Теперь уже пѣшкомъ захотѣлъ!..

— А что же! — сказалъ Герасимъ. — Мы съ малолѣтства пѣшкомъ ходимъ. Отъ Тарнополя до самаго Львова. Рядомъ машина свиститъ, а мы святыми ногами землю мѣряемъ. Это не диво!.. Еще и тебя понесу! — прибавилъ онъ неожиданно задорнымъ тономъ.

Въ темнотѣ послышалась возня. Очевидно, расхрабрившійся Герасимъ хотѣлъ сдѣлать практическую иллюстрацію своего послѣдняго предложенія.

— Отстань, бугай! — сказала Катерина. — Чего ты топочешь копытами, какъ конь? Еще люди услышатъ!..

— Господи прости! — прибавила она тотчасъ съ удивленіемъ и гнѣвомъ, прислушиваясь къ шуму шаговъ, быстро удалявшихся въ темнотѣ. — Вправду кто-то слушалъ!

— Собака, должно быть! — возразилъ Герасимъ, тоже прислушиваясь. — А кабы былъ человѣкъ, я бы ему ребра переломалъ! — прибавилъ онъ угрожающимъ тономъ.

Вихницкій, однако, уже былъ далеко. Когда разговоръ молодыхъ людей достигъ кульминаціоннаго пункта, онъ внезапно повернулъ назадъ и почти побѣжалъ по узкой и темной тропинкѣ, не разбирая дороги и только торопясь поскорѣе отдѣлить себя отъ нихъ возможно большимъ разстояніемъ. Онъ даже не заботился объ осторожности, и его удалявшіеся шаги долетѣли до слуха разговаривавшей четы. Онъ чувствовалъ себя такъ, какъ будто изъ-подъ него неожиданно выдернули доску, и онъ полетѣлъ въ очень холодную воду.

Теперь Катерина предстала ему въ новомъ свѣтѣ, не похожемъ на все предыдущее. Она, дѣйствительно, была проста и доступна, но вниманіе ея назначалось не для него, горожанина родомъ, обучавшаго англійскому языку и словесности будущихъ бакалавровъ сыроваренія, а для здороваго русинскаго батрака, который, быть можетъ, вовсе не зналъ грамоты, но могъ безъ затрудненія ворочать во всю вилами или рубить топоромъ отъ зари до зари.

Короткій и небрежный приговоръ Катерины уязвилъ его, какъ ударъ плети, и онъ сразу сталъ смотрѣть ея глазами свою земледѣльческую затѣю. Для Катерины и для Герасима земледѣліе было любимое и знакомое занятіе, дававшее единственный способъ добывать себѣ хлѣбъ. Для него это былъ идейный конекъ, развлеченіе, быть можетъ, моціонъ, какъ для городскихъ лавочниковъ, которые заводятъ на своей дачѣ двѣ гряды овощей и двѣ гряды цвѣтовъ и собственноручно вскапываютъ ихъ, чтобы нагулять вѣса.

«Мы корпимъ надъ противными книгами, пока глаза наши потемнѣютъ, и руки станутъ разслаблены!» — вспомнились ему извѣстные стихи Теннисона. Онъ даже пощупалъ мускулы на своей правой рукѣ, и они показались ему такими вялыми и негодными для большихъ усилій. «Самъ тощій, руки долгія, какъ у комара, — припомнился ему приговоръ Катерины, — гдѣ ему». И вдругъ онъ почувствовалъ, что въ сердцѣ его поднимается глухой гнѣвъ.

На что ему тянуться къ этой землѣ, которая не хотѣла принять его, забираться въ далекую пустыню, самому одичать среди одиночества и отсутствія культуры? И если бы даже онъ имѣлъ успѣхъ, какое благо выйдетъ изъ того, что въ массѣ пшеницы, которую Америка ежегодно производитъ, а пшеничный трёстъ вывозитъ за границу, прибавится еще десятокъ бушелей?

— Пускай этотъ галицкій бугай ѣдетъ туда! — сказалъ онъ себѣ. — Все равно, ему больше нечего дѣлать, а я долженъ искать иное поприще!

Мысль его на минуту вернулась къ земледѣльческой академіи, къ жизни въ Филадельфіи и Нью-Іоркѣ и спеціально въ еврейскомъ кварталѣ, но онъ тотчасъ же замѣтилъ, что она не прилѣпляется къ нимъ и, наполовину отрѣзанная прежде, не хочетъ снова ожить и прорасти въ почву. Онъ почувствовалъ себя какъ умирающій, или какъ изгнанникъ, какъ будто онъ внезапно оторвался отъ своего близкаго знакомаго міра и не видѣлъ предъ собою пути и не зналъ, гдѣ искать себѣ иную, совершенно новую арену.