Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

Пройдя нѣсколько сотъ шаговъ, Вихницкій опять долженъ былъ остановиться, ибо на этотъ разъ человѣческій потокъ до того запрудилъ улицу, что мѣшалъ даже движенію электрическихъ вагоновъ.

По обѣ стороны улицы были два большіе театра, и, несмотря на довольно поздній часъ, публика все еще валила стѣной. Табуны мальчишекъ перебѣгали отъ поѣзда къ поѣзду, зорко выглядывая, не представится ли случай прошмыгнуть внутрь. Вихницкій постоялъ въ нерѣшительности и повернулъ къ подъѣзду театра, лежавшаго съ правой стороны. Въ кассѣ, конечно, не оставалось билетовъ, но онъ былъ знакомъ со служащими и разсчитывалъ такъ или иначе получить мѣстечко.

Въ театрѣ было свѣтло и людно. Нигдѣ не было ни одного свободнаго мѣста. Проходы были заставлены приставными стульями. Сзади и съ боковъ стояли цѣлыя толпы. Это былъ исключительно еврейскій театръ, какъ и соперникъ напротивъ. Они давали пьесы на еврейскомъ жаргонѣ, комедіи, трагедіи, даже оперы мѣстнаго сочиненія. Въ Нью-Іоркѣ было три такихъ театра, вмѣщавшихъ, вѣроятно, около шести тысячъ человѣкъ. Кромѣ того, строился четвертый, разсчитанный больше чѣмъ на три тысячи.

Первый актъ только что окончился. Оркестръ, небольшой, но стройный и очень хорошо подобранный, заигралъ увертюру изъ «Вильгельма Телля» и вдругъ безъ перерыва, прямо съ полутакта перешелъ на жалобную румынскую «дойну», пользующуюся широкой популярностью среди малорусскихъ, румынскихъ и польскихъ евреевъ. Публика притихла и слушала съ сосредоточеннымъ и какъ бы сокрушеннымъ вниманіемъ. «Дойна» составляетъ опытъ музыкальнаго описанія волненій пастуха, потерявшаго овцу и не могущаго найти ее. Она разыгрывается въ высокихъ, трепещущихъ нотахъ скрипокъ.

Въ залѣ было тихо, и рокочущіе, прерывистые звуки неслись надъ ней почти какъ человѣческіе вздохи, и Вихницкому внезапно показалось, что всѣ они потеряли какую-то драгоцѣнности и никакъ не могутъ найти ее въ этой сытой, одѣтой, бѣлохлѣбной, машинной Америкѣ.

Внезапно надъ звуками «дойны» раздался громкій, задорный, ликующій голосъ большой мѣдной трубы, похожій на боевой сигналъ.

Оркестръ скоро и дружно подхватилъ и грянулъ «Страна свободныхъ» — извѣстный національный гимнъ Америки.

Тысячная толпа, наполнявшая верхнія галлереи, поднялась на ноги. Сотни голосовъ подпѣвали и подсвистывали въ тактъ и въ тонъ съ врожденнымъ умѣньемъ и искусствомъ, ибо Нью-Іоркскіе евреи отличаются музыкальностью и снабжаютъ артистическимъ контингентомъ чуть не всѣ оркестры обширныхъ странъ Новаго Свѣта. Оркестръ утонулъ въ этомъ огромномъ импровизированномъ хорѣ, и черезъ минуту капельмейстеръ повернулся лицомъ къ верхней галлереѣ и сталъ дирижировать, направляя широкія волны звуковъ, лившіяся сверху, въ правильное музыкальное русло:

На лицѣ дирижера играла довольная улыбка. Ему, видимо, нравились эти яркіе прыгающіе звуки и этотъ неожиданный хоръ.

Въ душѣ Вихницкаго шевелилось странное чувство. Ему было больно и хорошо и невольно хотѣлось пѣть вмѣстѣ съ толпой, и въ то же время онъ чувствовалъ, какъ будто кто-то задѣлъ его душу за растравленное мѣсто. Эти тысячи людей, очевидно, нашли себѣ новое отечество здѣсь, за океаномъ, и искренно привязались къ нему и хотѣли быть для него честными и преданными гражданами. Недалеко отъ себя, въ десятомъ ряду креселъ, Вихницкій замѣтилъ человѣка съ большими усами и пустымъ рукавомъ съ лѣвой стороны, пристегнутомъ къ груди. Вихницкій зналъ его по имени. Это былъ офицеръ полка добровольцевъ, потерявшій руку на Кубѣ въ послѣдней испанской войнѣ. Вихницкій припомнилъ кстати, что полки Нью-Іоркскихъ добровольцевъ во время войны были переполнены молодыми людьми изъ Дантана, и даже первый убитый на войнѣ съ американской стороны былъ Абрамъ Давидсонъ, сынъ русскаго еврея.

И вдругъ чувство обиды и стыда родилось въ его душѣ. Онъ почувствовалъ себя русскимъ, и ему стало жалко всѣхъ этихъ десятковъ и сотенъ тысячъ переселенцевъ, которыхъ бѣдная Россія безвозвратно отдала и отдавала каждый годъ богатой и счастливой Америкѣ.

— Развѣ у насъ такъ много людей, — говорилъ онъ себѣ, — что мы отдаемъ ихъ щедро, безъ счету, какъ будто они записаны въ статью бюджета общихъ расходовъ? Это люди на выборъ, лучшіе изъ тысячъ, у которыхъ хватило терпѣнія накопить денегъ на дорогу и природной смѣтливости, чтобы не растеряться среди непривычныхъ условій Америки и завоевать себѣ прочное и нужное мѣсто. Намъ они, быть можетъ, были бы нужнѣе, ибо и у насъ тоже обширныя земли, бѣдная, дикая, голодная, малокультурная страна. И намъ больше всего нужны энергія и иниціатива…

И ему захотѣлось взять всю полумилліонную толпу, наполняющую Дантанъ, и перенести ее за океанъ по той же самой дорогѣ, по которой онъ самъ собирался доѣхать до Россіи.

Занавѣсъ поднялся… Сцена представляла большую «общую комнату» въ зажиточномъ фермерскомъ домѣ восточныхъ штатовъ, гдѣ-нибудь въ Пенсильваніи или Нью-Джерси. Бѣлыя штукатурныя стѣны, внутренняя лѣстница и коверъ были американскіе, но мебель и обстановка представляли явную примѣсь русскаго элемента, и на столикѣ въ углу стоялъ большой самоваръ. За широкимъ окномъ, освѣщеннымъ луной, шелъ густой бѣлый снѣгъ, какой обыкновенно идетъ наканунѣ Рождества. За сценой послышался топотъ копытъ и шумъ полозьевъ. Это хозяинъ, возвращавшійся изъ города, подъѣзжалъ къ усадьбѣ.

Семья собралась ему навстрѣчу. Фермеръ вошелъ въ русской мѣховой шубѣ и высокихъ сапогахъ. То былъ высокій мужчина съ энергичнымъ лицомъ и съ длинной сѣдой бородой. Изъ разговора присутствующихъ было видно, что это зажиточный арендаторъ изъ-подъ Кременчуга, который продалъ все имущество, чтобы переѣхать въ Америку. Дѣла его, однако, шли плохо. Новыя условія хозяйства были непривычны для него, и онъ быстрыми шагами шелъ къ разоренію. Дѣти не хотѣли работать на фермѣ и рвались въ городъ, гдѣ ловкому человѣку всегда найдется мѣсто. Вихницкій вначалѣ слушалъ разсѣянно, но потомъ ему стало жаль старика, у котораго не хватало проворства для американкой манеры наживать деньги.

Дѣти начинаютъ ссориться на сценѣ, и младшая дочь отвѣчаетъ дерзостью на увѣщанія старика.

— Что вы кричите, господинъ Фридлендеръ? — язвительно замѣчаетъ она. — Это не Кременчугъ, это Америка!..

— О, Америка! — повторяетъ мучительно старикъ, поднимая руки вверхъ, и возгласъ его звучитъ какъ стонъ.

И вдругъ Вихницкій почувствовалъ, что этотъ возгласъ прокатился, какъ молнія, по залѣ, нашелъ себѣ откликъ въ сердцахъ присутствующихъ и отозвался дружными рукоплесканіями съ разныхъ концовъ залы. Въ театральномъ залѣ, очевидно, были двѣ формаціи. Рядомъ съ молодымъ поколѣніемъ, насвистывавшимъ американскій гимнъ, пришли люди постарше, которые хуже приспособились и не чувствовали себя счастливыми въ «милой странѣ свободы». Быть можетъ, многіе совмѣщали оба чувства и, кое-какъ обезпечивъ себѣ кусокъ хлѣба, принимались тосковать о своей молодости и о старомъ отечествѣ по ту сторону океана…