Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

Монастырь платитъ 20 коп. въ день, а если мало усердія, то даже 15 копеекъ.

— Больше не стоитъ, — говорилъ съ пренебреженіемъ старецъ на берегу у навѣсовъ, куда складываютъ бочки. — А въ случаѣ чего, такъ мы можемъ и безъ нихъ.

Эти слова надо, однако, понимать cum grano salis. Самая черная тяжелая работа исполняется именно этими случайными наемниками. Я видѣлъ, какъ въ бурю сталкивали съ берега въ море очередную лодку. Мимо шелъ пароходъ, и нужно было выѣхать за пассажирами. Кормчій монахъ стоялъ на берегу, человѣкъ десять рабочихъ копошились въ водѣ, и набѣгавшія волны каждый разъ обдавали ихъ вмѣстѣ съ головой…

Ко мнѣ подошелъ здоровый мужикъ въ вышитой рубахѣ и портахъ и попросилъ милостыню. Онъ велъ за руки слѣва и справа мальчика и дѣвочку.

— Я самъ изъ Екатеринослава, — разсказывалъ онъ. — Жинка померла. Сосѣди уѣхали ажъ въ Бакинскую губернію. Меня тоже вызвали письмомъ. А тамъ на Муганской степи не приписываютъ. — «Помрешь съ дѣтьми, — говорятъ. — Здѣсь лихорадка убиваетъ народъ». Я ушелъ, добился до Сухума, послѣдній зипунъ продалъ, одна рубаха на плечахъ. Прибился сюда работать, хоть дешево, двадцать копеекъ, на обувь не заробишь, да зиму бы кормились. Монахи сына примаютъ, а дочку не примаютъ. Куда мнѣ съ ней, хошь въ гробъ, или туркамъ продать…

Онъ стоялъ на самой дорогѣ съ своими ребятишками, а я смотрѣлъ на него и удивлялся его смѣлости.

Люди удивляются путешествіямъ Кука и Пири, но, право, меньше риска уѣхать на сѣверный полюсъ, чѣмъ пуститься въ Муганскую степь съ малыми дѣтьми по чужому письму, безъ гроша въ карманѣ, съ продажей зипуна, вмѣсто послѣдняго рессурса.

Вотъ они, путники безъ компаса…

Что годъ, то ихъ больше. И пути ихъ безразсуднѣе. И все ѣздятъ они и на что-то надѣются. Ходятъ пѣшкомъ по скалистымъ дорогамъ и не бросаются въ пропасти. Голодаютъ и не топятся. Не убиваютъ и не убиваются. Только тихонько просятъ; «Подайте милостыню»…

Настоятелю, отцу Іерону, восемьдесятъ лѣтъ. Волосы у него пушистые, бѣлые, а глаза молодые. Руки старчески худыя, а движенія порывистыя.

Я видѣлъ его въ первый разъ въ шесть часовъ утра возлѣ электрической станціи. Искусственный водопадъ далъ течь, и ее надо было задѣлать. Отецъ Іеронъ много суетился и указывалъ посохомъ рабочимъ, куда и какъ надо класть известку.

Но когда онъ проходилъ изъ трапезы въ церковь для поздней обѣдни, имъ можно было залюбоваться. Онъ былъ высокій, прямой, какъ пальма. Черная мантія лежала на немъ ровными складками. Сзади него шла свита монаховъ, но изо всѣхъ онъ былъ самый красивый, самый иконописный.

Онъ много разсказывалъ намъ объ основаніи обители:

— Здѣсь мѣста древле-христіанскія. Сюда явились апостолы въ шестой годъ послѣ Благовѣщенія. Этотъ жребій вынулся сперва Богородицѣ, но потомъ Господь явился ей въ бдѣніи и сказалъ: «Я выбираю тебѣ другой жребій». Тогда послали Андрея и придали ему Симона Кананита, того самого, который былъ женихомъ въ Канѣ Галилейской. Симонъ жилъ здѣсь годъ, а апостолъ Андрей прослѣдовалъ въ Россію…

Отецъ Іеронъ разсказывалъ намъ эти старыя преданія такъ безыскусственно и просто, какъ будто дѣло шло о совсѣмъ недавнихъ вещахъ.

— «Я былъ монахомъ на Старомъ Аѳонѣ, — разсказывалъ отецъ Іеронъ. — Ко мнѣ явился старецъ во снѣ и послалъ меня: „Ступай на Кавказъ, построй тамъ монастырь“. Когда мы пріѣхали, Богъ знаетъ, что было. Мѣста дикія, даже абхазцами брошенныя; скалы, непроходимый лѣсъ, безъ топора ни шагу… Я вырубилъ мѣсто въ скалѣ, поставилъ шалашъ. Жилъ въ родѣ собаки. Сколько однихъ скорпіоновъ, — но миловалъ Господь. Братія поднялись на меня, роптали, уговаривали: „Что ты думаешь здѣсь сдѣлать? Здѣсь гиблое мѣсто. Гнилая лихорадка“. Прислали на меня оттуда, съ Аѳона, казначея, настоятеля. Всѣ противъ меня… Я имъ говорю: „Мысленными глазами вижу храмъ, серебряныя главы, слышу благовѣстъ, толпы народу“. — „Что ты думаешь? — говорятъ. — Теперь благочестіе падаетъ. Старыя обители разрушаются, а ты хочешь новую создать въ этой пустынѣ. Неслыханное дѣло“. — Я имъ говорю:. „Смотрите шире. Кавказъ не всегда будетъ спать. Когда-нибудь проснется, и мы вмѣстѣ съ нимъ. Пусть же мы будемъ, какъ дѣвы неспящія съ свѣтильникомъ неугасимымъ“.

Вычистилъ мѣсто, заложилъ маленькую церковь. Старая башня была Генуэзская, видѣли небось, ее приспособилъ для жилья. Дороги стали прокладывать, весь камень на рукахъ перетаскивали. Тогда Господь благословилъ наши труды. Стали притекать изъ Россіи даянія. Когда я затѣялъ строить нагорный монастырь, братія сказали: „У насъ денегъ нѣтъ, Ты, если хочешь, строй“. А у меня тоже не было никакихъ денегъ. Только московскій купецъ ***, спасибо, прислалъ первые 500 рублей. И что же, Господь помогъ, выстроили и куполами накрыли…»

О настоящемъ отецъ Іеронъ говорилъ менѣе охотно. — «Что намъ вашъ міръ, — сказалъ онъ категорически. — Мы построили храмъ; наше дѣло небесное. А міръ отдѣленъ отъ насъ пропастью. Живемъ далеко, отъ васъ къ намъ и не переѣхать». Отецъ Іеронъ говорилъ духовно, метафорически. Но слушатели, или, по крайней мѣрѣ, слушательницы, поняли его въ буквальномъ смыслѣ. — А если желѣзная дорога, — заикнулась одна. — По морю, правда, трудно ѣздить…

— Я отвергаю ее, — твердо возразилъ отецъ Іеронъ. — Не дай Богъ. Придетъ и принесетъ хаосъ, приблизитъ соблазны. Живите сами, какъ знаете. Молитесь, помните Бога, главное, блюдите посты. Желудокъ вредитъ человѣку, скоромная пища. Въ мірѣ думаютъ о брюхѣ, а забываютъ о душѣ. — Отецъ Іеронъ всталъ съ мѣста въ знакъ того, что аудіенція окончена и сталъ давать гостямъ прощальное благословеніе. — Ты чѣмъ занимаешься? — спросилъ онъ одну изъ нашихъ дамъ, однако не ту, которая заговорила о желѣзной дорогѣ.

Дама немного оробѣла.

— Я учительница, сказала она, собравшись съ духомъ.

Отецъ Іеронъ легонько постучалъ ей пальцемъ по лбу: «Богу учи!»

Другой столпъ Ново-Аѳонскаго монастыря — это Отецъ Тиверій, смотритель монастырскихъ садовъ. Ново-Аѳонскіе сады во многихъ отношеніяхъ лучшіе на всемъ побережьѣ.

На каждомъ шагу попадаются рѣдкія пальмы, латанія, причардія, саговая, финиковая, съ листьями, похожими то на огромные вѣера, то на большія кудрявыя перья. Апельсинныя и лимонныя деревья, усѣянныя плодами, пробковый дубъ, дынное дерево. Въ спеціальной литературѣ извѣстна даже новая разновидность апельсина, вырощенная отцемъ Тиверіемъ, которая такъ и называется «Батюшкинъ апельсинъ».

Отца Тиверія не было дома. Онъ явился только къ вечеру, когда мы уже возвращались изъ садовъ. Подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ только что видѣннаго, публика обступила его и стала осыпать похвалами и разспросами. Онъ все молчалъ и смотрѣлъ исподлобья. Былъ онъ человѣкъ лѣтъ пятидесяти, коренастый, въ очкахъ. Волосы у него были сѣрые, съ просѣдью, какъ будто пескомъ присыпаны, пыльная борода. Ноги его такъ крѣпко стояли на землѣ, какъ будто, наравнѣ съ деревьями, пустили корни въ эту плодородную почву.