Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

Въ прежнее докурортное время эти живописныя горы въ дикомъ запустѣніи природы и старыхъ развалинъ были повиты сонной меланхоліей и угрюмой красотой, въ стилѣ картины Беклина «Островъ мертвыхъ». Слѣды этой красоты сохранились и до сихъ поръ. На самомъ берегу застыли вѣковые тополя, еще генуэзцами посаженные, какъ гигантскія колонны, въ три и четыре обхвата. Старая церковь VI вѣка сложена изъ рванаго камня. Въ прежнее время ея грубыя стѣны были обвиты лозою и ліанами, и на самой вершинѣ свода росло старое фиговое дерево.

Ущелье Жуеквары повсюду заросло самшитомъ и букомъ и засыпано цвѣтами. А мѣстами оно такъ узко, что для берега и лѣса не остается ни пяди свободной, и все ущелье превращается въ коридоръ между каменныхъ стѣнъ, весною наполненный бѣшеной пѣнистой влагой, а осенью забросанный круглою галькой по обнаженному ложу рѣки.

Въ настоящее время на всю эту красоту наведенъ лоскъ казарменно-промышленнаго вида.

Пятиверстная полоска земли между Старыми и Новыми Гаграми разбита на узкія дачки въ 250 квадратныхъ саженей. Дачи розданы разнымъ владѣльцамъ, военнымъ и штатскимъ, и застраиваются тѣсно, какъ Новая Деревня въ Петербургѣ. Прекрасное ущелье занято длинными бараками для помѣщенія рабочихъ — квартиръ на четыреста, и на самомъ берегу Жуеквары красуется обширный свинарникъ съ номерами и отдѣленіями. Всѣ служащіе и рабочіе имѣютъ право держать здѣсь собственныхъ свиней. Учрежденіе это безусловно полезное, но гулять мимо него не особенно пріятно.

Чтобы нѣсколько скрасить унылый видъ и хаосъ рабочаго поселка, земля передъ бараками нарѣзана длинными ломтиками на палисадники каждой семьѣ. Въ этихъ палисадникахъ разводятъ горохъ и крыжовникъ, огурцы и астры, но самое видное мѣсто занимаютъ тѣ же неизбѣжные плакаты на дощечкахъ, густо насаженные всюду:

«Первый призъ за осеннюю выставку 1905 г.», «третій призъ за весеннюю выставку 1908 года»…

Ибо заботливое начальство осенью и весной обходитъ палисадники и щедрою рукой раздаетъ поощрительные призы, часы, подстаканники, чеканные пояса. На иныхъ палисадникахъ цвѣты засохли и исчезли, и остались только палки съ дощечками и надписями, какъ нѣкій словесный казенный садъ.

Главное ощущеніе въ Гаграхъ — тѣсно до крайности вездѣ, въ крѣпости и за крѣпостью. Даже дворецъ Ольденбургскаго принца нависъ надъ базаромъ, и скалы стесаны природой и искусствомъ въ уровень со стѣнами, и мимо дворца не осталось прохода.

Эта тѣснота нисколько не скрашивается зебрами, которыя мѣстами бродятъ въ казенныхъ имѣніяхъ, какъ будто лошади въ пестрыхъ фуфайкахъ, не оживляется ничуть ихневмонами, попугаями, мартышками, которыя были не очень давно привезены съ большими издержками, и потомъ разбѣжались или разлетѣлись невѣдомо куда. Зебры, положимъ, даже награду получили въ Адлерѣ на выставкѣ плодоводства…

Публика въ Гаграхъ по преимуществу военная. Все аксельбанты, воротники съ золотомъ, красные чекмени. Штатскіе сплошь петербуржцы, а къ сѣверу, въ Сочи, больше москвичи, а изъ петербуржцевъ развѣ кадеты или, въ крайнемъ случаѣ, лѣвые октябристы.

Лѣтомъ въ Гаграхъ собирается много народа. Но жить въ Гаграхъ скучно. Даже путеводитель говоритъ; «Здѣсь постоянно уныло и тоскливо. Пріѣхавшій сюда не задерживается. Въ Гагры хорошо ѣздить лѣчиться тишиной».

Скучно жить въ Гаграхъ и вдобавокъ голодно. Казенный ресторанъ приготовляетъ пищу суконнаго свойства. Прислуги въ ресторанѣ не хватаетъ. Пока подадутъ, не дождешься. А цѣны, какъ на французской Ривьерѣ, въ Монако или въ Ниццѣ. Такіе ресторанные порядки были, должно быть, въ Харбинѣ во время войны. Если на то пошло, то лучше обѣдать въ татарскомъ отдѣленіи народной столовой. Салфетки не дадутъ, зато хоть перцу навалятъ больше, чѣмъ нужно, фасоли, помидоровъ, бараньяго жира.

Вся жизнь въ Гаграхъ казенная, — даже мелкія лавочки и турецкія кофейни получаютъ субсидію, а другія, напротивъ, платятъ за мѣсто на базарѣ по 30 рублей въ мѣсяцъ. Зато и цѣны совсѣмъ небывалыя, вдвое и втрое противъ сосѣднихъ прибрежныхъ мѣстечекъ. А торговцы кричатъ: «Ну и мѣсто. Попался сюда на лѣто. Больше никогда не пріѣду».

Ко всему этому надо прибавить климатъ, до крайности влажный, особенно лѣтомъ. За своими высокими стѣнами, на берегу моря, подъ жаркимъ солнцемъ, станція Гагры стоитъ, какъ грунтовая теплица. Для насъ, непривычныхъ, весь климатъ устроенъ какъ будто навыворотъ. Лѣтомъ безоблачно, ясно, тепло. А сырость такая, что все покрывается плѣсенью. У дверей косяки разбухаютъ и рамы у оконъ. Зимой постоянные ливни. Рѣки и ручьи выходятъ изъ всякихъ границъ. Низины затоплены. А въ воздухѣ сухо. Деревянныя двери трескаются, въ комнатѣ сохнетъ табакъ.

Лѣтомъ и зимой малярія. И съ утра до вечера нечего дѣлать. Даже флиртомъ заниматься слишкомъ душно. Испарина возьметъ. Скучныя горы…

Я возвращался на сѣверъ Военно-Грузинской дорогой, по Арагвѣ и по Тереку.

Долина Арагвы начинается у города Мцхета и уходитъ въ горы. И въ началѣ она широка и красива, и горы раздвинулись, и низкія зеленыя вершины какъ будто убѣгаютъ отъ взгляда направо и налѣво. Мы выѣхали поздно и ѣхали до вечера. Было тихо, тепло. Намъ попадались навстрѣчу сады и виноградники, пахло кизилемъ и абрикосомъ, и кто-то бренчалъ на зурнѣ, въ сторонѣ отъ дороги, и чуть слышно напѣвалъ: а-да-ла-да-лай.

Потомъ зеленые склоны подошли ближе къ берегамъ рѣки; пашни и луга поползли вверхъ по отлогимъ подъемамъ, а наверху были лѣса. Села лѣпились на террасахъ, какъ группы ульевъ. И Арагва какъ будто забрасывала впередъ свою узкую серебряную ленту и убѣгала вдаль.

За Млетомъ дорога стала круче и природа мрачнѣе. Явились скалы, бурыя, обрывистыя, и водопады узкой тесьмой прижимались къ базальтовымъ отвѣсамъ. И вперемежку съ ними почти также отвѣсно поднимались по каменнымъ стѣнамъ посѣвы и покосы.

На половинѣ горы приземистыя копны сидѣли, какъ дикіе гуси, и какъ будто собирались вспорхнуть и улетѣть. И на одномъ поворотѣ высоко надъ собою мы увидѣли косца. Онъ косилъ на гору, а отгибался подъ гору. Страшно было смотрѣть на него. Казалось, что еще взмахъ, и онъ свалится внизъ въ рѣку.

Вмѣстѣ со скалами начались осетинскіе аулы. Они были, какъ кучи сѣрыхъ гнѣздъ, сложенныхъ изъ камня и навоза. На высотахъ стояли живописныя сторожевыя башни. Иныя изъ нихъ выцвѣли и осыпались. Онѣ походили на мшистыя скалы. А рядомъ скалы вывѣтрились и походили на башни.

На каждомъ шагу попадались развалины селеній, разрушенныя, но жилыя. Жалкіе люди ютились въ развалинахъ, какъ звѣри.

У каждаго аула насъ встрѣчали и потомъ далеко провожали собаки и ребятишки. Собаки были похожи на шакаловъ. Ребятишки были въ лохмотьяхъ, съ маленькой черной шапочкой на самой макушкѣ, а у другихъ была непокрытая грива волосъ, побѣлѣвшихъ на солнцѣ, какъ ленъ. Они проворно топотали своими босыми ноженками и долго бѣжали за нашей повозкой, и просили милостыню.