Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

Рано утромъ, послѣ перваго ночлега, я вышелъ на дворъ.

Къ самому порогу подходилъ яркій лугъ, пестрый отъ крупныхъ цвѣтовъ.

День былъ ликующій, ясный. Бѣлыя тучки вились по вершинамъ Семи Братьевъ. Гутъ-Гора была справа, нагая, гребенчатая. Туча висѣла надъ Высокой горой и бросала на солнечный склонъ зубчатую тѣнь, какъ гигантская жаба. А рядомъ была другая туча серебристо-сѣрая и на ея свѣтломъ фонѣ тяжко и стройно парилъ черный орелъ.

А по сосѣднимъ откосамъ змѣились бѣлыя полоски не растаявшаго снѣга. Въ одномъ мѣстѣ рядомъ лежали лента не скошенной ржи и лента снѣга, обѣ одной ширины.

Мы выѣхали рано и доѣхали до перевала, и видѣли рожденье Арагвы въ узкомъ ущельѣ далеко внизу. Противъ насъ, на другой сторонѣ ущелья, висѣлъ водопадъ, какъ бѣлая занавѣска. И по карнизу дороги передъ нами на черномъ конѣ, въ черной буркѣ, скакалъ осетинъ, обвѣшанный оружіемъ. Онъ гикалъ на скаку и выхватывалъ ружье изъ длиннаго чехла и стрѣлялъ вверхъ, и скалы гулко повторяли и крикъ, и выстрѣлъ…

Терекъ сбѣгаетъ съ перевала по краснымъ желѣзистымъ камнямъ и быстро набираетъ силы и верстъ черезъ десять становится буйнымъ потокомъ. У станціи Коби въ него вливается Черная рѣчка, какъ струя нефти, и долго течетъ рядомъ, не смѣшиваясь, и, наконецъ, таетъ въ сѣрыхъ волнахъ.

Мы спускались почти отвѣсно внизъ, и вдругъ на поворотѣ въ узкомъ промежуткѣ трахитовыхъ утесовъ явился Казбекъ. У него была бѣлая голова и черная грудь. И съ правой стороны на грудь Казбека струился широкій ледникъ и завивался внизъ, какъ бѣлая рѣка, густая, отвердѣвшая.

Казбекъ явился и исчезъ, и мы въѣхали въ Дарьялъ.

Онъ былъ странный и страшный, угрюмый и узкій, какъ щель. А стѣны были такой высоты, что глазомъ не охватишь. И темя у скалъ было нагое, безлѣсное. Мы ѣхали по узкой полоскѣ шоссе прямо надъ пропастью. Терекъ ревѣлъ внизу, какъ бѣшеный. И надъ дорогой нависли камни, полуотколотые, неустойчивые. Вотъ знаменитое мѣсто: «Пронеси, Господи». — «Когда идетъ дождь, камень внизъ течетъ, — говоритъ ямщикъ. — Недавно четверку лошадей заѣло». — «А пассажиры были?» — «Что пассажиры», — возражаетъ онъ равнодушно.

Вотъ обломокъ скалы, который уже сорвался и лежитъ на дорогѣ, на самомъ краю. На немъ выведена надпись крупными красными буквами: «Долой буржуазію».

А немного подальше другая надпись-реклама, вдвое крупнѣе: «Райзеръ, Тифлисъ, складъ велосипедовъ». Юнкера расписались: Рома Петровъ, Саша Носуленко, Наполеонъ Выринскій. Еще надписи, цѣлыя сотни именъ русскихъ, грузинскихъ, нѣмецкихъ, армянскихъ. Онѣ украшаютъ самыя видныя мѣста и преслѣдуютъ васъ всю дорогу до самаго Владикавказа: Леля Тру-ля-ля. Спи, малютка. Бабіевъ, Тагіевъ, Тагѣевъ…

Постоянно попадаются обвалы, старые и новые, потоки огромныхъ глыбъ, полузапрудившихъ Терекъ съ обѣихъ сторонъ. Крупные круглые камни валяются внизу, какъ будто гиганты перебрасывались такими твердыми мячами.

Вотъ опять вверху начинается лѣсъ. На странномъ утесѣ, высокомъ и отдѣльномъ, похожемъ на гигантскую колонну, выросла сосна, единственная. Снизу она кажется маленькой, почти игрушечной. Стоитъ и качается, и утесъ-пьедесталъ, какъ будто качается вмѣстѣ…

На сѣверѣ Кавказская стѣна обрывается отвѣсно. Мы выѣхали изъ Дарьяла на ровную степь, какъ будто на столъ. И шесть верстъ скакали по пыльной дорогѣ до самаго Владикавказа. Намъ попадались навстрѣчу солдаты, солдаты, солдаты. Двѣ пулеметныя роты. Сотня казаковъ, легкая батарея. Вся эта воинская сила сторожила древнія ворота Кавказа. И даже увеселительный садъ подъ городомъ носилъ казенную надпись: Народное гулянье Редантъ № 1.

Природа этого края была по-своему красива: синіе туманные холмы, зеленые луга, полусжатыя нивы, ясныя дали, теплый воздухъ. Но у меня не было глазъ для этого яснаго простора. Взглядъ мой жадно тянулся назадъ, туда, гдѣ вставалъ огромный хребетъ, цѣпь вершинъ, густая, безпорядочная, въ снѣжныхъ шапкахъ, повитыхъ тучами.

Изъ Владикавказа я выѣхалъ въ Бесланъ по желѣзной дорогѣ, и Кавказскія горы провожали меня всю дорогу. Я смотрѣлъ на нихъ и не могъ оторваться. Огромная стѣна тянулась поперекъ горизонта, высокая, прямая, какъ будто кто-то нарочно построилъ ее отъ моря и до моря.

Оба ея конца направо и налѣво тонули въ туманѣ и таяли. И снѣжные гигантскіе зубцы выступали на синемъ небѣ, какъ бѣлая корона.

И впереди всѣхъ стоялъ Казбекъ, высокій и сильный. Онъ повернулся бокомъ къ желѣзной дорогѣ и былъ весь виденъ изъ окна вагона. Его бѣлая голова сверкала на солнцѣ и круто выступала его крѣпкая, упрямая шея. Онъ своевольно откинулъ голову назадъ и смотрѣлъ черезъ горы вдаль.

На станціи во Владикавказѣ я видѣлъ черкесскаго князя. Онъ былъ высокій съ длинными, черными усами. Гулялъ и разговаривалъ съ двумя офицерами и улыбался угодливо. Мнѣ назвали его имя. Онъ былъ изъ молодыхъ да ранній, такой, что для русскихъ чиновныхъ друзей и сестры не пожалѣетъ, а чуть обернется къ своимъ, лицо у него станетъ, какъ будто желѣзное. Его папаха была сдвинута на бритый затылокъ. Спереди на поясѣ висѣлъ кинжалъ, а сзади сабля. За ними поодаль и совсѣмъ отдѣльно шелъ княжескій нукеръ, прислужникъ, очень молодой, тонкій, въ бѣлой чухѣ. Голова его была покрыта широкой бѣлой шляпой. А шея открыта, крѣпкая, крутая. Такая же гордая крѣпкая шея была у Казбека, но только бѣлѣе и чище.

Нашъ поѣздъ уходилъ дальше и дальше. Горы тонули въ туманѣ, только вершины всплывали вверху, какъ будто отрѣзанныя. И нельзя было разобрать, гдѣ горы и гдѣ облака. Прощай, Кавказъ!

Предо мною ряды скамей, первый, третій, двадцатый… На скамьяхъ плечо въ плечо темныя, бѣдно одѣтыя фигуры. А лица молодыя, свѣтлыя. Цѣлое море лицъ. Сѣрые, синіе и каріе глаза. Черты разнообразныя и вмѣстѣ съ тѣмъ однохарактерныя.

Каждый разъ, когда я прихожу сюда, въ этихъ лицахъ меня поражаетъ одно выраженіе: устремленность вниманія, какая-то почти физическая жадность къ знанію.

Всѣ взгляды, и жесты, и слова требуютъ здѣсь постоянно одного и того же: «Разскажите намъ хоть что-нибудь».

И когда кто-нибудь говоритъ съ эстрады, какъ въ настоящую минуту, они слушаютъ такъ напряженно, какъ будто готовы вскочить оратору въ ротъ.

И вмѣстѣ съ вниманіемъ на этихъ лицахъ лежитъ какая-то странная тѣнь. Словно все это выздоравливающіе или переутомленные, которымъ надо идти спать, а они пришли сюда.

Эту тѣнь наложило фабричное иго, девять часовъ ежедневной работы, послѣ которой такъ трудно приходить на вечерніе курсы и слушать теоремы Эвклида или исторію крестовыхъ походовъ. Сегодня, впрочемъ, воскресенье. Но эта тѣнь не исчезла. Она въѣлась слишкомъ глубоко. Только по ней можно отличить молодыхъ рабочихъ отъ студентовъ.