Николай Гоголь - Тарас Бульба - русский и английский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Николай Гоголь - Тарас Бульба - русский и английский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Русская классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Тарас Бульба - русский и английский параллельные тексты
Автор:

Николай Гоголь
Жанр:

Русская классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
60

1

2

3

4

5

Николай Гоголь - Тарас Бульба - русский и английский параллельные тексты краткое содержание

Тарас Бульба - русский и английский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Николай Гоголь, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Известная повесть Н.В.Гоголя из цикла «Миргород», при создании которой автор широко использовал различные исторические источники: мемуары, летописи, исследования, фольклорные материалы.
«Тарас Бульба» давно входит в школьную программу. Но хорошо бы иметь в виду, что для прочтения этой повести нужна мудрость, редко свойственная юному возрасту. Впрочем, наверное, это лишнее замечание: с классикой всегда так бывает.

Тарас Бульба - русский и английский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Тарас Бульба - русский и английский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Николай Гоголь

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

The scholars were suddenly transformed. Red morocco boots with silver heels took the place of their dirty old ones; trousers wide as the Black Sea, with countless folds and plaits, were kept up by golden girdles from which hung long slender thongs, with tassles and other tinkling things, for pipes.	Бурсаки вдруг преобразились: на них явились, вместо прежних запачканных сапогов, сафьянные красные, с серебряными подковами; шаровары шириною в Черное море, с тысячью складок и со сборами, перетянулись золотым очкуром ; к очкуру прицеплены были длинные ремешки, с кистями и прочими побрякушками, для трубки.
Their jackets of scarlet cloth were girt by flowered sashes into which were thrust engraved Turkish pistols; their swords clanked at their heels.	Казакин алого цвета, сукна яркого, как огонь, опоясался узорчатым поясом; чеканные турецкие пистолеты были задвинуты за пояс; сабля брякала по ногам.
Their faces, already a little sunburnt, seemed to have grown handsomer and whiter; their slight black moustaches now cast a more distinct shadow on this pallor and set off their healthy youthful complexions. They looked very handsome in their black sheepskin caps, with cloth-of-gold crowns.	Их лица, еще мало загоревшие, казалось, похорошели и побелели; молодые черные усы теперь как-то ярче оттеняли белизну их и здоровый, мощный цвет юности; они были хороши под черными бараньими шапками с золотым верхом.
When their poor mother saw them, she could not utter a word, and tears stood in her eyes.	Бедная мать как увидела их, и слова не могла промолвить, и слезы остановились в глазах ее.
"Now, my lads, all is ready; no delay!" said Bulba at last. "But we must first all sit down together, in accordance with Christian custom before a journey."	- Ну, сыны, все готово! нечего мешкать! -произнес наконец Бульба. - Теперь, по обычаю христианскому, нужно перед дорогою всем присесть.
All sat down, not excepting the servants, who had been standing respectfully at the door.	Все сели, не выключая даже и хлопцев, стоявших почтительно у дверей.
"Now, mother, bless your children," said Bulba. "Pray God that they may fight bravely, always defend their warlike honour, always defend the faith of Christ; and, if not, that they may die, so that their breath may not be longer in the world."	- Теперь благослови, мать, детей своих!- сказал Бульба. - Моли бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую , чтобы стояли всегда за веру Христову, а не то - пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было на свете!
"Come to your mother, children; a mother's prayer protects on land and sea."	Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает.
The mother, weak as mothers are, embraced them, drew out two small holy pictures, and hung them, sobbing, around their necks.	Мать, слабая, как мать, обняла их, вынула две небольшие иконы, надела им, рыдая, на шею.
"May God's mother-keep you! Children, do not forget your mother-send some little word of yourselves-" She could say no more.	-Пусть хранит вас... божья матерь... Не забывайте, сынки, мать вашу... пришлите хоть весточку о себе... - Далее она не могла говорить.
"Now, children, let us go," said Bulba.	- Ну, пойдем, дети! - сказал Бульба.
At the door stood the horses, ready saddled.	У крыльца стояли оседланные кони.
Bulba sprang upon his "Devil," which bounded wildly, on feeling on his back a load of over thirty stone, for Taras was extremely stout and heavy.	Бульба вскочил на своего Черта, который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был чрезвычайно тяжел и толст.

When the mother saw that her sons were also mounted, she rushed towards the younger, whose features expressed somewhat more gentleness than those of his brother. She grasped his stirrup, clung to his saddle, and with despair in her eyes, refused to loose her hold.	Когда увидела мать, что уже и сыны ее сели на коней, она кинулась к меньшому, у которого в чертах лица выражалось более какой-то нежности: она схватила его за стремя, она прилипнула к седлу его и с отчаяньем в глазах не выпускала его из рук своих.
Two stout Cossacks seized her carefully, and bore her back into the hut.	Два дюжих козака взяли ее бережно и унесли в хату.
But before the cavalcade had passed out of the courtyard, she rushed with the speed of a wild goat, disproportionate to her years, to the gate, stopped a horse with irresistible strength, and embraced one of her sons with mad, unconscious violence. Then they led her away again.	Но когда выехали они за ворота, она со всею легкостию дикой козы, несообразной ее летам, выбежала за ворота, с непостижимою силою остановила лошадь и обняла одного из сыновей с какою-то помешанною, бесчувственною горячностию; ее опять увели.
The young Cossacks rode on sadly, repressing their tears out of fear of their father, who, on his side, was somewhat moved, although he strove not to show it.	Молодые козаки ехали смутно и удерживали слезы, боясь отца, который, с своей стороны, был тоже несколько смущен, хотя старался этого не показывать.
The morning was grey, the green sward bright, the birds twittered rather discordantly.	День был серый; зелень сверкала ярко; птицы щебетали как-то вразлад.
They glanced back as they rode. Their paternal farm seemed to have sunk into the earth. All that was visible above the surface were the two chimneys of their modest hut and the tops of the trees up whose trunks they had been used to climb like squirrels. Before them still stretched the field by which they could recall the whole story of their lives, from the years when they rolled in its dewy grass down to the years when they awaited in it the dark-browed Cossack maiden, running timidly across it on quick young feet.	Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушел в землю; только видны были над землей две трубы скромного их домика да вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только дальний луг еще стлался перед ними, - тот луг, по которому они могли припомнить всю историю своей жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощию своих свежих, быстрых ног.
There is the pole above the well, with the waggon wheel fastened to its top, rising solitary against the sky; already the level which they have traversed appears a hill in the distance, and now all has disappeared. Farewell, childhood, games, all, all, farewell!	Вот уже один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги одиноко торчит в небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горою и все собою закрыла. - Прощайте и детство, и игры, и всё, и всё!
CHAPTER II	II
All three horsemen rode in silence.	Все три всадника ехали молчаливо.
Old Taras's thoughts were far away: before him passed his youth, his years-the swift-flying years, over which the Cossack always weeps, wishing that his life might be all youth.	Старый Тарас думал о давнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда плачет козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его была молодость.
He wondered whom of his former comrades he should meet at the Setch.	Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних сотоварищей.
He reckoned up how many had already died, how many were still alive.	Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще.
Tears formed slowly in his eyes, and his grey head bent sadly.	Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась.

His sons were occupied with other thoughts.	Сыновья его были заняты другими мыслями.
But we must speak further of his sons.	Но нужно сказать поболее о сыновьях его.
They had been sent, when twelve years old, to the academy at Kief, because all leaders of that day considered it indispensable to give their children an education, although it was afterwards utterly forgotten.	Они были отданы по двенадцатому году в Киевскую академию, потому что все почетные сановники тогдашнего времени считали необходимостью дать воспитание своим детям, хотя это делалось с тем, чтобы после совершенно позабыть его.
Like all who entered the academy, they were wild, having been brought up in unrestrained freedom; and whilst there they had acquired some polish, and pursued some common branches of knowledge which gave them a certain resemblance to each other.	Они тогда были, как все поступавшие в бурсу, дики, воспитаны на свободе, и там уже они обыкновенно несколько шлифовались и получали что-то общее, делавшее их похожими друг на друга.
The elder, Ostap, began his scholastic career by running away in the course of the first year.	Старший, Остап, начал с того свое поприще, что в первый год еще бежал.
They brought him back, whipped him well, and set him down to his books.	Его возвратили, высекли страшно и засадили за книгу.
Four times did he bury his primer in the earth; and four times, after giving him a sound thrashing, did they buy him a new one.	Четыре раза закапывал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его бесчеловечно, покупали ему новый.
But he would no doubt have repeated this feat for the fifth time, had not his father given him a solemn assurance that he would keep him at monastic work for twenty years, and sworn in advance that he should never behold Zaporozhe all his life long, unless he learned all the sciences taught in the academy.	Но, без сомнения, он повторил бы и в пятый, если бы отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперед, что он не увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам.
It was odd that the man who said this was that very Taras Bulba who condemned all learning, and counselled his children, as we have seen, not to trouble themselves at all about it.	Любопытно, что это говорил тот же самый Тарас Бульба, который бранил всю ученость и советовал, как мы уже видели, детям вовсе не заниматься ею.
From that moment, Ostap began to pore over his tiresome books with exemplary diligence, and quickly stood on a level with the best.	С этого времени Остап начал с необыкновенным старанием сидеть за скучною книгою и скоро стал наряду с лучшими.
The style of education in that age differed widely from the manner of life. The scholastic, grammatical, rhetorical, and logical subtle ties in vogue were decidedly out of consonance with the times, never having any connection with, and never being encountered in, actual life.	Тогдашний род учения страшно расходился с образом жизни: эти схоластические, грамматические, риторические и логические тонкости решительно не прикасались к времени, никогда не применялись и не повторялись в жизни.
Those who studied them, even the least scholastic, could not apply their knowledge to anything whatever.	Учившиеся им ни к чему не могли привязать своих познаний, хотя бы даже менее схоластических.
The learned men of those days were even more incapable than the rest, because farther removed from all experience.	Самые тогдашние ученые более других были невежды, потому что вовсе были удалены от опыта.