Владимир Федосеенко - После смерча

Роман достал носовой платок и вытер кровь.

— Пойдем ко мне, я перевяжу. У меня йод и есть.

— Хочешь, чтобы твоя собака совсем меня искусала?

— Я сейчас привяжу ее.— Лиля пошла во двор, было слышно, как заскулила собака.

Роман вошел вслед за Лилей в дом. Она включила свет, достала из шкафа вату, марлю, йод. На ноге, ниже икры, были видны две ранки. Лиля промокнув ватой кровь, смазала йодом и довольно ловко перевязала ногу. Роман разогнулся, вздохнул, оглядел девичью комнату. Над кроватью были прикреплены к стене репродукции немецких рождественских открыток, которые обычно продавались на базаре спекулянтами-ловкачами, любителями легкого заработка. Амурчики, купидончики, пасхальные изречения. Слащавая ме­щанская дребедень...

— Красиво, правда? — спросила у Романа Лиля.

— Что ж, о вкусах, говорят, не спорят,— уклончи­во ответил он.— Спасибо тебе за помощь, пойду, пожа­луй, что-то нога побаливает.

— Это я виновата, извини, не заметила, когда она выскочила.

— Когда во дворе такая злая собака, нет ничего странного, что к тебе никто не заходит.

Он слышал, как звякнула за ним защелка на две­рях. Стараясь не шуметь, прошел по двору, собаки ни­где не было видно. Так же тихо вошел и в свою ком­нату.

X

Отошла пора желтых сережек на ивах, трескались и разлетались по ветру длинные сережки орешника, надломились ворсистые трубочки-ножки светло-синих звоночков сон-травы, отцвели подснежники, опали бе­лые лепестки курослепа.

Отхлопали крыльями, пикируя над лугом, бекасы, не показывает теперь своего места кулик-веретенник, который раскрывал в воздухе свой длинный клюв и, на­водя тоску, кричал: "Это-о, это-о, это-о...", оттрепетали нахохленными разноцветными воротничками на токо­вищах турухтанчики, оттоковали тетерева. Деревья уже выбросили полный лист, даже старые дубы и те стояли во всей своей красе. Птицы сели на гнезда, а у некоторых уже появилось крикливое потомство.

Было воскресенье. Роман, в тельняшке с закатанными рукавами, сидел в лодке и загребал против течения, чтобы высадиться на противоположном берегу Сожа поближе к лесу. На носу лодки сидела Надя. Подставив локти на колени и подперев руками подбородок, не отрываясь смотрела на Романа...

В институте уже назавтра стало известно, что Надиного парня искусала Лилина собака. И среди студенток попадаются сплетницы. Этих не корми, дай только повод поговорить. Они и рассказали Наде, что Роман ночью пытался проникнуть к Лиле, но во дворе на него набросилась собака. Вот какие нынче парни пошли, верь им после этого. И немудрено, что девушка, лишенная даже самой скромной фантазии, узнав из чужих уст о неверности своего любимого, начинает бог знает что думать о нем. Вот уже который день Надя в воображении своем видит Романа у Лили с забинтованной ногой. Не знает она адреса Романа, но ни за что не спросит у Лили, где же он теперь. Гордо проходила мимо нее в коридоре института, а на душе — хоть плачь. В техникум зайти стеснялась. В субботу свидание с Романом. И если нога у него действительно искусана, других неопровержимых доказательств его неверности ей и не надо. И как ей ни больно, у нее хватит мужества больше не встречаться с ним. А ведь говорил о совести, где же она у него? Может, и директора сво­его ввел в заблуждение? А она, дуреха, сразу всему поверила. Он, видите ли, в президиум из-за нее не пошел. Как же! Думал, как-нибудь обойдется, и будет встречаться с обеими. Хотя нет, а как же на это смотрит Лиля? Ладно, допустим, она, Надя, не знала об их связи, но Лиле ведь известно все. Что же Роман ей, Наде, скажет в субботу? Как будет изворачиваться?

Роман был в приподнятом настроении: его мать с семьей уже выехали домой. В том лесу, где он партизанил, солдаты поймали немецкого генерала, командо­вавшего армией, которая вела бои против армии Рома­ненко. Наши войска добивают в "котле" под Бобруй­ском гитлеровских вояк. Роман сожалел, что его там нет. Отпраздновал бы победу не в тылу, а вместе с ата­кующими воинами. Своими мыслями он делился с На­дей, а она слушала и думала о том, что завтра он так­же радостно и вдохновенно об этом же будет рассказы­вать и Лиле.

Перед сегодняшней прогулкой они шли по аллее парка, и Надя уже хотела напомнить ему о ночном сви­дании с Лилей, но им встретился Сорокин, который подчеркнуто поздоровался только с ней. И она промол­чала, потому что Роман мог тут же перевести разговор, причем, мол, здесь Лиля, ты лучше про Сорокина рас­скажи. Надя даже почувствовала себя виноватой за то, что Сорокин в свое время так подло обошелся с Рома­ном. От него, недалекого и мстительного, еще можно ждать новых неприятностей.

— Такие приятные новости, а ты, Наденька, поче­му-то грустишь,— с легким недоумением проговорил Роман.

— Все гляжу на тебя и никак не пойму, чего это ты так хромаешь, будто сам побывал в том бобруйском "котле",— натянуто усмехнулась Надя.

— Я тебе все об этом расскажу.

Только теперь Надя решила признаться Роману, что знает о его встрече с Лилей. Роман, человек легкорани­мый, воспринял это чуть ли не как катастрофу. В голо­ве зашумело, показалось, что деревья в парке закружи­лись в каком-то диком танце. Что же подумала о нем Надя? Он-то знает, что не виноват перед ней. А ведь она, бедняжка, наверное, столько из-за него пережила. Они сидели на обрывистом берегу Сожа. Внизу под ве­терком раскачивались, клонились друг к дружке березки. Та, что поменьше, прятала свою верхушку в вет­вях большой, и казалось, что это девушка припала к большому сильному парню. Она то отстранялась от не­го, о чем-то шептала, то снова приникала к его широкой груди.

— Милая, неужели ты могла так нехорошо обо мне подумать?

— А что бы ты подумал на моем месте?

— Но ведь я тебе во всем верю.

— А я еще только хочу верить тебе.

Надя видела, чувствовала, что он не притворяется, что у него действительно тяжело на душе, хоть вывер­ни ее наизнанку и покажи.

— Чего я только не передумала за эти дни. А ко­гда встречалась с Лилей, то не знала, куда и девать се­бя. А она, как только увидит, встрепенется, обожжет своими черными цыганскими глазами и пройдет мимо.

— Ты меня, наверное, уже и разлюбила...

— Неправда. Только вот думаю, неужели у нас все­гда такая трудная любовь будет? Никакого душевного спокойствия. Иной раз и конспекты почитать хочется, даже песню спеть, а как вспомнишь, что в институт на­до идти, оторопь берет — вдруг опять что-нибудь о тебе расскажут. Вот слушаю тебя — верю. А стоит остаться одной, и сразу разные мысли в голову лезут. Я с ни­ми спорю, стараюсь доказать, тебе хочется задать мно­жество вопросов, упрекнуть, а теперь вот вроде успоко­илась. Ну, Лилька эта, известная штучка. Ведь никто ее к Федору на день рождения не приглашал, сама при­катила. Меня бы одну, да еще без приглашения, ни за какие коврижки не заманили бы. Я уже догадалась, что успехом она там не пользовалась, иначе бы всем рас­трезвонила, чтобы ударить по мне. Но слушок о том, что ты ее проводил домой и там на тебя собака набро­силась, до меня тоже дошел. А тут еще Вера, ведь они вместе учатся. Я ей о тебе стараюсь не рассказывать. А она, как только что-нибудь о тебе услышит, сразу же: "Вот видишь, вот видишь, какой он". Все допыты­валась, целуемся ли мы. Ей только скажи, тут же мате­ри расскажет.