Владимир Федосеенко - После смерча

Сев на коня, мы с Миколой поехали навстречу нашей группе. А Лену мне не забыть. И жизнь спасла, и чувство ни с чем не сравнимой первой юношеской любви подарила...

...После дневной жары среди пернатых началось за­метное оживление. Из тени повела на жировку свой выводок тетерка. Сорокопут уже не глотал пойманных жучков, а стал чаще летать в густой ольшаник, чтобы накормить своих птенцов. Потянул из леса через луг на поле большой голубь-вяхирь. Набьет зоб зерном, смешает со своим молоком — будет чем накормить свою малышню.

А над лесом уже парит ястреб-тетеревятник, при­таился в засаде на голубя перепелятник. Он не виноват, что его так прозвали. Перепелов мало, вот он и не про­тив полакомиться голубятинкой, от которой не отказы­ваются ни ястребы, ни коршуны.

Единственным спасением для голубя служит его оперение. Стоит только ястребу вцепиться в него когтя­ми, как голубь тут же сбрасывает перья со спины и спасается голышом — сильные крылья выручают.

Домой по быстрому течению почти не надо грести. Настроение хорошее. Роман впервые услышал, как На­дя поет. Пела она тихо, приятным, грудным голосом. Казалось, что песня без слов — Надя только напевала мотив. Потом голос ее окреп: "Оля любила реку, ночью на ней не боялась..."

Лучи заходящего солнца еще ярче окрасили песок обрывистых берегов Сожа. Навстречу лодке бежали по берегу, словно пригнувшись, кустики лозняка и ра­китника. Белое оперение чаек красным отливом побле­скивало над водой. Прошуршав по песку, лодка при­стала к берегу.

XI

Поле было пустым, только кое-где выбросила свои колоски рожь-самосейка да выглядывали бело-синие звездочки на картофельной ботве, буйно разросшейся на местах прошлогодних буртов. Земля была до не­узнаваемости изуродована войной. Вместо дорог изви­вались тянувшиеся на километры желтые змеи тран­шей, а между ними все это пространство усеяли изо­рванные в клочья бомбами и снарядами окопы да во­ронки.

Деревня больше напоминала огромную кучу валеж­ника. Уцелевшие хаты зияли пробоинами, в которые могла свободно пролезть свинья; из-под обвалившихся крыш торчали сломанные балки и стропила, завален­ные ветками деревьев; даже у колодезных журавлей были перебиты шеи. Улица заросла лебедой, конским щавелем и полынью. Больше всего ее было возле хаты Романа.

Все это Роман увидел, когда вернулся в деревню пос­ле того, как отсюда, дальше на запад, передвинулся передний край. Подойдя поближе к своей хате, услы­шал громкий, с причитаниями плач матери: "А сыно­чек ты мой, а мои ноженьки, уж лучше бы ты ребеноч­ком был да ходить не умел..." Роман уже знал о слу­чившемся несчастье. Его брат пошел в огород, чтобы вскопать грядку и посеять турнепс. Мать обычно сеяла турнепс летом, как только сожнет рожь. До заморозков успевали собрать неплохой урожай. Вот и теперь хоте­ли так же сделать. Не ехать же матери за Днепр, в такую даль за картошкой, которую садила вместе с од-носельчанками, таская на себе плуг. В огороде брат за­цепил ногой проволочку, и взорвавшаяся мина изреше­тила ему осколками ноги и живот. Сутки спустя он умер. Мать не хоронила сына, ждала, пока приедет Роман.

Брата похоронили на новом кладбище в ряду еще свежих могил. Старое кладбище разворошило войной, люди даже боялись подходить к нему. Здесь, на запад­ной стороне деревни, где проходила нейтральная поло­са, было сплошное переплетение мин. И под свеженасыпанными холмиками земли не было человека, кото­рый, как говорится, умер бы своей смертью. Двое мальчиков раскручивали снаряд возле деревни, осталь­ные подорвались на минах. Их всех и похоронили на новом кладбище.

Только теперь Роман как следует осмотрел хату. В одном углу от снаряда обвалился потолок. По его подсчетам, мины и снаряды не менее шести раз попа­дали в хату. Стену с западной стороны надо будет пе­ресыпать заново. Сарай вообще исчез. Солдаты его разобрали и по бревну перенесли на болото, где зага­тили трясину для перехода танков. Рощу, стоявшую вблизи от деревни, тоже вырубили. "Поля, конечно, разминируют, в некоторых деревнях уже появились са­перы. А вот где взять лес, чтобы хоть немного подре­монтировать хату к зиме?" — задумался Роман.

Не везет им. В прошлом году, когда цвели сады, в этой хате гитлеровец убил любимую бабушку Романа. И только из-за того, что бабушка по национальности была полькой. Родной язык и подвел ее.

Бабушка рассказывала Роману, как она оказалась в Белоруссии, он помнил все до мельчайших подроб­ностей.

...Еще в прошлом веке на берегу Вислы, недалеко от Варшавы, стояла красивая усадьба. Там у дворянина Лозовского и родилась будущая бабушка Романа — Фрося. Молодая девушка часто выходила на берег Вис­лы, напевая свою любимую песню: "На серебряной реке, на золотом песочке, долго девы молодой я искал следочки..." И вот однажды к берегу, как раз напротив усадьбы, пристали дубовые плоты. С них сошли моло­дые, красивые парни. Особенно среди них выделялся один своей статной фигурой, загорелым лицом и чер­ными, с синим отливом, словно оперение на шее тете­рева, волосами. Вот он-то и приглянулся Фросе. Звали его Андреем. Парень немного говорил по-польски, ему часто приходилось бывать здесь — приплывал из Бе­лоруссии. То ли из-за Фроси, то ли из-за плохой пого­ды, но на сей раз Андрей с товарищами задержался в усадьбе Лозовских. Родители считали свою семнадца­тилетнюю Фросю еще совсем маленькой девочкой, ре­бенком. И они даже не заметили, как между молодыми людьми возникла любовь.

И только после того, как плотогоны отплыли от бе­рега, Фрося призналась матери в своей любви к Ан­дрею. Мать и слушать не захотела, это еще что за вздор несет ее дочь! На обратном пути Андрей снова побывал в усадьбе. Но Фрося быстрее проводила его. Теперь ей было не до песен, она горько плакала и сетовала на даль далекую, которая разлучает их. Андрей обещал, что в следующем году он снова поспешит к ней. И грусть девушки сменилась надеждой на скорую встречу.

Красавица Фрося расцвела, как маков цвет. Роди­тели теперь только и думали, как бы получше выдать замуж свою барышню. Завязывали знакомства, возили дочь на балы даже в Варшаву. Усадьбу над Вислой стали навещать солидные, респектабельные женихи. Но Фрося оказалась девушкой с характером, была со все­ми вежливой и приветливой, однако посягать на своюнезависимость не разрешала никому. По этой причине у нее неоднократно случались неприятные столкнове­ния с родителями, особенно ей доставалось от матери. Мысли и сердце Фроси были заняты одним Андреем.

Очередная серьезная ссора с родителями произо­шла как раз накануне приезда Андрея. Лозовские на­ходились в Варшаве, когда Андрей появился в усадьбе. Фрося была безутешна, она предупредила Андрея, что, если они расстанутся еще на один год, ее выдадут за­муж. Андрей растерянно слушал ее, а она его угова­ривала остаться где-нибудь в Варшаве и не возвра­щаться домой. Андрей заколебался. Что ждет его на родине? Ну, даст отец клочок песчаной земли на бе­регу Днепра — и разживайся, сынок, со своей панен­кой. Остаться в Варшаве и искать работу? А что он умеет? Кроме силушки богатырской, нет у него ничего. И все же Андрей стал уговаривать Фросю поехать с ним. Когда девушка убедилась, что он не останется, она набралась мужества покинуть родное гнездо и уехала с возлюбленным навсегда. Кто знает, в чем счастье: жить в роскоши с немилым или в бедности с любимым? Известно одно — не выдерживают первые. А Фрося была счастлива — она родила шестерых де­тей: трех сыновей и трех дочерей. Одна из них — мать Романа.