Лев Кукуев - Море в ладонях

Зрительной памятью Дробов не мог бы похвастать. А вот, встретив Таню однажды, он навсегда запомнил цвет ее глаз и смуглость лица, походку и голос, черную родинку на шее, тепло маленьких, сильных ладоней. Стоило закрыть глаза, и он представлял себе девушку, словно живую. Мог представить печальной и радостной, сердечной и доброй. В такие минуты он мог говорить с ней сколько угодно, легко и просто. Все и всегда в негласных беседах кончалось у них хорошо. Он брал ее за руку или она протягивала свою. Они шли рощей берез, карабкались на вершины Байнурских хребтов, бродили вдоль речки Таежной, как бродила сегодня она, но не с ним.

Еще в школе Дробов любил рисовать. По тем временам рисовал неплохо даже красками. Художником он не стал — увлекся наукой. Но за последнее время на заседаниях, совещаниях, когда какой-нибудь оратор строил свое выступление на нудном самоотчете и уходил от существа поставленного вопроса, Дробов раскрывал блокнот, доставал карандаш, и тогда рука его быстро и точно рисовала девичий профиль. Женское личико то улыбалось лишь краешками губ, то с обидой слегка поджимало припухшую нижнюю, губку, то было спокойно, сосредоточенно, смотрело куда-то вдаль. Проходила неделя, вторая, и свободных страниц в блокноте не оставалось. Было ли это началом большого чувства к Тане или только привязанностью, Дробов и сам не знал. Сердце опережало разум…

Пока Дробов шел в поселок и думал о Тане, Юрка злорадствовал:

— Смотри, потопал наш председатель. Бог милый, как темно в моем скорбящем сердце. Он чтой-то не в духе. Это я говорю замечание из жизни…

Тане не хотелось ни говорить, ни слушать. Стоило приподнять голову, и она бы увидела Дробова. «Скатертью дорога!» — решила в сердцах.

— Послушай, Танюша, плюнь ты на все. Махнем на море Черное. Одессу посмотришь и ахнешь. Вырази мне свою мысль!

Протяни Юрка руку, и рука бы его коснулась Таниного плеча. Плечо было округлым, с гладкой, неимоверно притягательной кожей. Юрке становилось трудно дышать. Бросало то в холод, то в дрожь. И голос его дрожал:

— Тань, а Тань…

Он сорвал стебель пырея и кисточкой зерен коснулся Таниного плеча. Мгновение. И Юрка увидел перед собой искаженные злобой глаза.

— Ну, ну! — прикрывая рукою лицо, почти выкрикнул он и отпрянул. — Поосторожней!

Таня вскочила, сорвала с черемухи юбку и блузку, поспешно оделась.

— Подумаешь, баронесса еловская! — пробурчал растерянно Юрка, наблюдая, как Таня уходит тропинкою через лес, самым коротким путем к поселку. — От утюга угорела, что ли?

Парень тоже оделся, добрался почти до дороги, когда мимо промчалась «Волга».

«Начальство, — почему-то вдруг с неприязнью подумал Юрка, — что мне из этой фирмы, когда я исключительно интересуюсь счастьем?» Появись сейчас Джейн на такой же сильной, красивой машине, и он, наверное, не задумываясь, отдал бы себя во власть дикой и безрассудной езды над самым Байнуром.

В том, что в машине проехало не начальство, Юрка убедился как только «дохилял» до общежития. «Волга» пристроилась рядом с газиком Дробова. Дробов и Таня, словно ничего и не произошло, оживленно разговаривали с Ершовым, незнакомым мужчиной и с довольно милой «цыпулей». До незнакомых людей Юрке, собственно, было до «лампочки». Но к Ершову он давно проникся уважением. После их знакомства Юрка перечитал все ершовское, что попадало под руку. Романы и повести Юрке понравились. К тому же знакомство со столь известным человеком не позволяло Юрке пройти мимо. Да и Ершов дружески щурил глаза, смотрел в его сторону.

— А вот еще старожил этой стройки, — представил Ершов Юрку своим собеседникам. — С берегов Черного моря приехал сюда, на Байнур.

Юрка мучительно вспоминал, читал ли что-либо Робертса. А разговор шел о том, где лучше остановиться на ночь. Дробов предложил после осмотра стройки уехать к нему в колхоз. Таня готова была освободись мужчинам свою комнату, а Марину забрать в общежитие девчат. Юрка и тут не ударил лицом в грязь:

— Устрою всех на турбазу. Домик отдельный гарантирую!

Неделю назад директору базы он сделал отличный калыпь для отливки свинцовых грузил на ставные сети, и дружба его со старым знакомым еще более упрочилась.

— А это, пожалуй, идея! — согласился с Юркой Ершов. — Тогда на стройку!

У каждого своя творческая судьба. Один по окончании школы с тетрадкой стихов и стопкой газетных подшивок шагает в Литературный институт. Другой стремится во что бы то ни стало попасть в журналисты, обрести навык и уж тогда садится за повесть. Третий тайком от друзей и близких по ночам мусолит одну и ту же страницу по десять раз, перечитывает Толстого, Чехова, Горького, а когда ставит точку над своим пухлым детищем, то несет его не в Союз писателей на консультацию, а посылает по почте в издательство.

Чаще всего подобные «самотечные» рукописи возвращаются автору для доработки или ему рекомендуют «попробовать силы в коротком жанре». Но автор не может смириться с «коротким жанром». Его распирает от жизненных впечатлений. За сорок прожитых лет он успел побывать на Северном полюсе и в горах Тянь-Шаня, бил самураев и строил Комсомольск-на-Амуре, дубил кожу в Якутске и крепил штольни в Магнитке. Он любил людей, жил для них. Ему хочется рассказать о мозолистых руках уральского сталевара и озорных улыбках ивановских ткачих, об утренних зорях Байнура и зимней вьюге над Диксоном, о людях хороших, каких он встречал и вчера и сегодня, какими хотел бы их видеть завтра.

Человек! И не потому, что Горький сказал, для него это слово звучит гордо.

На первых порах Ершову тоже не повезло. Будучи в командировке в Москве, он дважды намеревался зайти в Союз писателей и дважды не решался переступить порог дома, где заседали «инженеры человеческих душ», люди, на его взгляд, необычные, не от мира сего.

И он отнес рукопись не в «храм искусства», а отослал в издательство.

В тот же день Ершов улетел на восток в свою маленькую национальную республику. Там его ждало новое назначение. Он был мастером, потом директором кожзавода, работал в горисполкоме, первым секретарем горкома… А теперь ему предлагали высокое кресло министра легкой промышленности. Новое назначение не очень обрадовало. Повышалась ответственность, прибавлялись хлопоты. Он хотел уже перебраться в Бирюсинск, поближе к писательской среде, но пути осложнялись.

Ответ из Москвы он получил в конце лета. Это была не рецензия, краткий отзыв. Поскольку он написал, что часто бывает в столице и может зайти в издательство, ему предлагали зайти. Простая беседа всегда даст автору больше любого письма…

Новый костюм Ершов купил в тот же день, а еще через день, взяв на неделю отпуск без содержания, улетел в Москву. Сердце екнуло, когда он раскрыл тяжелую дверь в редакцию художественной литературы.