Феликс Овчаренко - Море штормит

Но Леночкины глаза — загадка. Смотрят приветливо, ласково. Не наглядишься, когда они такие. А потом вдруг нахмурятся, потускнеют. Отведет их в сторону, сдвинет густые брови — и не поймешь, не узнаешь, что же смутило их, что огорчило. И разбегаются сразу слова. Стоишь и молчишь, как скульптура. А столько бы надо сказать!

Каждый раз решительный разговор Сергею приходилось откладывать до более подходящего случая. Леночка охотно делилась институтскими новостями, не уставала рассуждать на самые неожиданные темы: о том, что неплохо бы на улицах города посадить березки, что давно пора на студенческих вечерах вместо надоевших танго и фокстротов начать разучивать кубинскую румбу, о том, что гимнастика при коммунизме будет таким же обязательным предметом, как литература и диамат… Но никакими силами нельзя было ее заставить заговорить о самом главном и сокровенном. Ни разу она даже словом не обмолвилась, а что же будет дальше, как быть потом, когда Сергей сдаст госэкзамены и ветер разлуки пахнет им в лицо. Казалось, она даже не думает об этом. А может быть, она, как всегда, таила раздумья в себе и просто не подавала виду?

К ним поспешила навстречу весна. Ранняя, светлая, звонкая. Она растопила снега и сомнения. Весна им кивнула с улыбкой: вы не ошиблись, это — любовь…

В парке тогда было тихо. Еще не просохли аллеи. Еще не красили скамеек. Еще молчали фонтаны. И можно было ходить не только по дорожкам. Взявшись за руки, они бродили меж потемневших сосен, и под ногами у них едва слышно шуршали полуистлевшие прошлогодние листья. Леночка очень часто останавливалась и с радостной, неудержимой улыбкой смотрела в высокое, насквозь просиненное небо. В ее широко раскрытых, бездонных глазах, как в зеркале, отражались медленно проплывавшие над верхушками сосен облака.

Минута, о которой он так долго мечтал, наступила для них внезапно. Кончились, пересохли вдруг в горле слова. Сами не зная отчего, они замолчали и замерли, чутко вслушиваясь в вечернюю тишину. В конце аллеи, там, где расступились растворившиеся в сумраке деревья, по небу прокатилась падающая звезда. Сергей встретился взглядом с Леночкой. Они словно впервые всмотрелись друг другу в глаза. Отчаянно, пристально, дерзко. И в следующее же мгновение ее быстрые нежные руки ласково коснулись его лица, порывисто взъерошили ему волосы и мягко скользнули к плечам. Он ощутил вкус ее вздрагивающих губ, вдохнул хвойный запах ее волос и почувствовал, что у него в груди бьется второе сердце.

Она целовала его торопливо, несмело, беспомощно, но с такой искренностью, на какую способна лишь девушка, полюбившая впервые.

Не успел Сергей ее даже по-настоящему обнять, как Леночка вдруг, словно опомнившись и смутившись своего порыва, смятенно отстранилась от него. Отодвинулась к краю скамейки, закрыла лицо руками. Она долго молчала, не решаясь взглянуть на Сергея, а он терпеливо ждал. Ждал, когда снова ее глаза, ее губы и руки скажут ему без слов, неслышно прошепчут: люблю.

Но Леночка не шелохнулась. Она словно окаменела. И ему даже показалось, что на ее лице испуг. Так это не вязалось с радостным грохотом сердца, с острым ощущением счастья, которое, он знал, с этой минуты навсегда теперь породнило и сблизило их, что Сергей не стал больше колебаться.

— Леночка… — Он осторожно, но крепко обнял ее за плечи, повернул к себе, чтобы лицом к лицу. — Я же люблю тебя. Черноглазая…

Никак не ожидал Сергей, что услышит в ответ!

— Не провожай меня сегодня, не надо…

Она ушла, ни разу не оглянувшись. Впрочем, что он мог тогда заметить: уже через несколько шагов за ней сомкнулась глухая стена темноты.

Письмо, которое день спустя вручил ему Никита Волков, окончательно смутило Сергея. В нем было всего несколько строк:

«Сережа!

Дай мне опомниться. Ничего не говори, не спрашивай ни о чем. Так трудно все это охватить и осмыслить. Даже кружится голова.

Может быть, лучше пока не встречаться. Не знаю…

Мне радостно и страшно. Ты уже такой взрослый, так много видел. А я первокурсница, девчонка, которая сама-то еще толком не знает, чего же ей хочется в жизни.

Подумай обо всем хорошенько. Ты же мне друг.

Сергей перечитал письмо. Пальцы невольно сжались в кулак. А перед глазами долго еще плясали, подмигивая ему, непонятные, до боли обидные слова. «Не встречаться… Подумай…» Выходит, лишь друг… Вот так же, другом, назвала его когда-то девчонка-соседка, в которую он безнадежно влюбился еще в седьмом классе. У нее были глубокие задумчивые глаза и длинные, золотящиеся на солнце волосы. Она была библиотекарем. Она ходила на танцы с молодым розовощеким лейтенантом. Она обожала этого лейтенанта. Иначе бы они не поженились. А Сережку она всегда называла другом.

Но ты-то, Леночка, для чего мудришь? Прикидывай, взвешивай, соизмеряй! Унынием несет за версту от этих прилизанных слов. Добро бы когда сомнения, когда в неясной тревоге стонет и мечется сердце. Но не сегодня! Не сейчас, когда пришла любовь, когда не осталось места для раздумий, когда больше всего на свете хочется лишь одного: быть рядом, вместе…

Сергей, не видя букв, рассеянно листал подсунутые Никитой книги. Молча уходил потом в спортзал и, выпросив у ребят из секции перчатки, с ожесточением начинал колотить невозмутимо поблескивающую «грушу». Если бы он только знал, кого ему нужно сокрушить, какую преграду убрать с пути.

Через каждые пять минут он не выдерживал, срывался и задавал себе дикий, нелепый вопрос: «А что, если она не любит; что, если все это не больше, чем необузданный взлет его раскалившейся фантазии?» Но светлое, волнующее чувство звонкой, солнечной радости, которое впервые так властно охватило его в тот незабываемый вечер, и сейчас гасило на лету злые искорки отчаяния, не давало им вспыхнуть в полную силу.

Внутренний голос подсказывал Сергею, что лучше всего не ломиться, не лезть напролом, а, призвав на помощь всю свою волю и самообладание, хотя бы немного подождать. Не может же Леночкино молчание длиться вечно. Наверняка не сегодня-завтра раздастся телефонный звонок и в трубке наконец прозвучит долгожданное: «Вечером, в семь…»

Два дня крепился Сергей, а на третий все-таки не вынес. Запустил в ухмылявшегося Никиту толстенным томом «Всеобщей истории», наскоро пригладил у зеркала непокорный вихор и, подсчитав на ходу наличные ресурсы, кинулся на угол ловить свободное такси.

К политехническому подъезжал в самый раз. Только что прозвенел последний звонок с лекций. Одновременно с шумом распахнулось несколько массивных дверей, и на институтскую площадь высыпала целая армия студентов. Замелькали папахи и кожаные папки, высоченные прически и похожие на подзорные трубы, туго скатанные чертежи.