Александр Осипенко - Огненный азимут

У фермы собрались колхозники. Люди хотели посмотреть на беженцев, которые вернулись словно с того света. Рас­спрашивали, удивлялись, что стадо не только не уменьши­лось, а даже выросло, хвалили Коршукова. Но радости поче­му-то не было. Станислав Титович это чувствовал, и ему было немного обидно, что он сберег скот, а люди этого слов­но и не оценили.

— Загоняйте в хлева. И сторожей надо поставить, — сказал он Ефиму Саприке, своему заместителю. — Завтра об­мозгуем, что будем делать дальше. А где Прокоп?

Прокоп Возняк, заведующий фермой, вместе о кладовщи­ком снимали с повозок бидоны.

— Тут я, Станислав Титович, — откликнулся он. — Что прикажете?

И то, что Возняк, как и до войны, спросил "что прикаже­те?", и то, что он, не дожидаясь приказа, уже знал, что надо делать (Коршуков оценил его заботливость), и то, что вокруг стояли знакомые люди, с которыми он делил удачи и невзго­ды, — все это наполнило Коршукова радостью и снова дела­ло его уверенным, решительным.

— Вот что, Прокоп, назначь пастухов, и не каких-нибудь, а знающих, опытных. Стадо разделишь на четыре гурта. В каждом поставь по три пастуха. Пасти придется по лесным чащобам, так что людей потребуется больше,

— Сделаем, Станислав Титович...

— Подожди. Коней у нас сколько осталось?

— Маловато.

— Возьмешь себе четыре коня. Понял? Только бери тех что похуже. Лучшие понадобятся в поле. С сенокосом как?

— Так считай, что и не начинали,— ответил Парфил Бобровничий.

— Косилки уцелели?

— Кое-что на черный день припрятано. Понимали, что к чему.

Он подмигнул, как бывало подмигивал Коршукову, когда где-нибудь доставал лимитированное железо или уголь.

— Добро. Тогда завтра же начнем косить. Жито тоже подходит. Косьбу надо за неделю закончить.

— Постараемся, Станислав Титович.

— Жнейки готовь и молотилки. МТС теперь нет.

— Понятно. Движок мы припрятали. Только с горючим загвоздка.

— Найдем, — уверенно ответил Коршуков.

Темнело. Люди постепенно расходились. Несколько женщин помогали дояркам. Из хлева долетал неторопливый разговор и звон молока о ведра. Только теперь Коршуков вспомнил, что не спросил о самом главном — о немцах... Только он хотел спросить, как Бобровничий толкнул его под локоть.

— Станислав Титович, ты слышал, что Сидоренок вернулся?

Коршукову стало не по себе, но он быстро справился со своей растерянностью.

— Где он теперь?

— В Пальгуях... Все угрожает. Говорит, вернется Коршуков — рассчитаемся... Поостерегся бы ты, Станислав Титович.

Коршуков промолчал, думая не о себе — о Ядвисе. "Человек он очень озлобленный. Это факт. Не сделал бы чего плохого Ядвисе! Пускай бы ко мне перешла. Только теперь неудобно. Скажут: кому война, а у них свадьба... А может, все же сказать, чтобы не шла в свою хату? Услышит Сидоренок, что вернулась, ночью припрется, бездельник".

Он так и не решил, как быть с Ядвисей. Подошел Саприка, заговорил о том, как ожидали боев, а фронта так и не увидели. Шли только беженцы, и обозы отступали. Немцы за все время приезжали дважды. Меняли спирт и сигареты на кур. А за шоссе, говорят, кто-то поджег жито. Коршуков внимательно слушал. Подумал: "Может, Галай приказал поджечь? Нет, он не мог. Может, Валенда? Скорей всего, просто случай... Интересно, остался Галай или ушел? А где Саморос? Зря я тогда с ним так говорил... А впрочем, черт знает, что у человека на уме. Пристал со своими расспросами".

Женщины кончили доить коров. На ходу повязывая пла­ток, подошла Ядвися.

— А мне все еще не верится, что мы дома. — И, не обра­щая внимания на мужчин, добавила: — Может, проводишь, председатель? Одной страшно в пустую хату идти.

— Подожди, вместе пойдем...

Они лежали в Ядвисиной хате на кровати. Коршуков ку­рил, глядя в окно, где все было залито голубым лунным све­том. Ядвися, прижавшись к плечу, молчала. Коршуков ду­мал о Сидоренке. Вот кого принесло не вовремя! Сказал, продолжая начатый еще по дороге разговор:

— Мне мстить он вряд ли станет — не за что. А за тебя боюсь. Напьется и ударит... Что с него возьмешь?..

— Пусть попробует... Он только хорохорится. Ты его плохо знаешь. А вот немцам может заявить. — Они помолча­ли, потом Ядвися добавила: — Послушай, Стась, а что, если тебе первому к немцам пойти?

— Сперва присмотреться надо. Спешить не стоит, — уве­ренно ответил Коршуков.

Назавтра ему надо было идти в Пальгуи. Шел он туда с тревожной надеждой, что встретится с Сидоренком. Почему-то тянуло поговорить с бывшим Ядвисиным мужем, а за­одно поинтересоваться делами в пальгуевской бригаде.

Макара он увидел издалека. Тот ладил забор, обтесывая на колоде березовый кол. "В колхозной роще березки сру­бил", — по привычке подумал Коршуков. Подошел к Сидоренку.

— Колхозную рощу вырубаешь?

Сидоренок молчал, сжав зубы, и продолжал работать. Белые щепки далеко отлетали из-под топора. Он делал вид, что ему на Коршукова наплевать. А тот не отходил: если выпала такая возможность, надо было раз навсегда решить свои семейные дела.

— Зачем ты зря дерево портишь? Совсем вот кол сру­бил.

Макар зло отбросил кол и по самый обух загнал топор в колоду.

— Слушай, Коршуков, — хрипло начал он, — чего при­тащился?

У него тряслись руки. Он засовывал их в карманы и сно­ва вынимал. Обросшее рыжей щетиной лицо побледнело, и без того маленькие глаза сузились.

— В тюрьму меня за что бросил? Жену взял. Что еще хочешь? Душу? Бери ее!..

Он рванул рубаху, оголил обросшую рыжими волосами грудь. Сидоренок теперь был совсем не страшным, а смеш­ным в своем гневе.

— Ты, Макар, дурака не валяй, вот что я тебе скажу. Рубахи рвать — последнее дело... Ситца теперь не дождемся. Насчет того, что я тебя в тюрьму посадил, — брехня. Сам сел. А за что — лучше меня знаешь! Прокурору, правда, я писал. Коней не у меня, а у тебя украли, и отвечать за них не Ванька, а ты должен был. Про остальное ничего не знал, а узнав — удивился. Теперь о Ядвисе. Бабе, сам знаешь, не прикажешь, кого любить...

Горькая усмешка скривила губы Макара.

— Получается так, что я один кругом виноват. Игнат не виноват и Авгинья невинна, виновата хата, что пустила на ночь Игната...

— Тут не хата, — улыбнулся Коршуков, — а жизнь та­кой поворот сделала.

— Смотри, чтоб еще куда-нибудь не сделала поворот твоя жизнь. Мне теперь, после тюрьмы, стежек не выби­рать — тебе их остерегаться. Ночки теперь темные, а дру­зья-товарищи верные... — Неожиданно он заговорил о дру­гом : — Думаешь, не знаю, зачем ты появился? Посмотреть захотел, до самой ли земли Сидоренка согнул. А я только теперь плечи расправил. Берегись, Коршуков, заранее тебе говорю. Чтоб не обижался потом... Это ты привык из-за угла бить. А я в открытую иду...

— Ну, ну, давай, — весело проговорил Коршуков, хотя последние слова смутили его.