Александр Осипенко - Огненный азимут

Слюда и еще двое велешковцев скрывались в лесу от ре­гистрации, объявленной бургомистром. Велешковичский председатель сельсовета растерян и напуган неожиданной ре­гистрацией. Он приставал к Тышкевичу с одним и тем же вопросом: "А вы, товарищ, скажите, что делать?.." Наконец Тышкевич предложил:

— Приходи в Лисьи Ямы, а там сообща подумаем, что вам делать. Да и остальных приведи с собой — немцы, веро­ятно, хитрят: сначала всех возьмут на учет, а потом расстре­ляют. Только таких приводи, которых, как самого себя, зна­ешь.

И Слюда привел пятерых. Он сел на пенек и, сняв сапог, стал поправлять портянку. Делал он это не спеша, словно у себя дома утром. От его неторопливых движений как-то сразу стало спокойнее в лагере. Исчезла та нервозность, что было появилась в эту последнюю минуту молчания.

— Ну вот и пришли,— начал он.— Хлопцы как на под­бор... Наши, местные. Хотя последние годы жили далеко от­сюда. Я им, брат ты мой, когда-то путевки в люди давал. Вот это финансист Евгений Николаевич Сорока. Районным банком руководил. Так что трофеи будет кому подсчиты­вать. А это — инструктор исполкома с Западной, Василий Замыцкий. Ну, зачем я вас представляю, сами знакомьтесь.

Еще трое: Иван Иванович Гуляйка — работал в охране базы начальником; Кирилл Осипович Ломазик — был где-то следователем, хоть и не имел юридического образования: нужны были кадры, и его послали в западные области на эту должность. Третий — Петр Андреевич Жибуль — работал тут же на Поддвинье техноруком известкового завода.

— Товарищи, больше ожидать некого. Начнем,— сказал Тышкевич. Встал, поправил ремень, глубоко вдохнул в себя воздух.— Дорогие товарищи, мы собрались сегодня тут, чтоб во вражеском тылу, в сотнях километров от нашей родной Красной Армии, которая неутомимо отстаивает завоевания Октября, сообщить людям, что советская власть существу что она никогда не погибнет, пока на земле будет жить хоть один большевик. Проклятое фашистское нашествие будет уничтожено оружием народа, жаждущего сражаться с врагом. Наша задача, задача всех коммунистов и комсомольцев района, оставшихся в тылу врага, вести большую массовую пропагандистскую работу на занятой врагом территории. Мы партийной совестью обязаны организовать народ на борьбу с гитлеровскими захватчиками, создать в районе невыносимые условия для врага. И мы сделаем это.

Тышкевич чувствовал, как его голос приобретает силу, а он сам — уверенность в близкой победе. Было очень радостно, что в глубине вражеского стана он может во весь голос гово­рить о том, что думает, не боясь проклятых немцев, которые угрожают людям смертью. Тут, среди болота, на одиноком островке, во всем ощущалась советская власть, и святое слово "товарищ", которое часто повторял Тышкевич, звучало торжественно и веско. Вот они, товарищи, ставшие в строй, гото­вые погибнуть за справедливость, но не стать на колени! Тышкевич смотрел на притихших людей, и грудь его напол­нялась гордостью за себя, за друзей, за все хорошее, что было эти двадцать лет после гражданской войны. Как и до войны, ему горячо аплодировали.

Один лишь Чаротный почему-то глупо усмехался. "Чего он ухмыляется?" — подумал Тышкевич и, не удержавшись, сердито спросил:

— А вам, видно, очень смешно?..

— Да как вам сказать... немного смешно. Не успели со­браться вместе, как сразу стали друг друга агитировать, как будто мужика за колхоз, А мы уж немцем сагитированные.

На него зашумели. Среди голосов отчетливо прозвучал голос Прусовой:

— Кому наше слово не по вкусу, тот может уходить на все четыре стороны.

— Да, по мне хоть доклады читайте,— миролюбиво про­говорил Чаротный,— а только теперь не до митингов и прото­колов. Воевать надо, а мы все старого не забудем.

"Черт возьми,—подумал Тышкевич,—очевидно, прав этот хлопец. Но только и так, без речей, как-то неловко. Люди хотят слышать большевистское слово".

Иван Анисимович смотрел на людей, которые насторо­женно ожидали, что он скажет,

— А теперь выберем, товарищи, президиум;— нарушил он молчание.

— Тышкевича.

— Прусову,

Над лесом плыло яркое солнце, но уж не такое горячее, а остуженное приближающейся осенью.

Часть 2

ТРУДНАЯ ОСЕНЬ

Над притихшим Поддвиньем партизанил сы­рой балтийский ветер. Крутил опавшие желтые листья, раз­рывал соломенные крыши на хатах, яростно вылизывал при­горки, сметая пыль и мусор в ямы и низины. По холодному ярко-синему небу изредка ползли рваные тучи, секли землю мелким холодным дождем.

Скучно и неуютно на Поддвинье. Куда ни посмотришь — голая, почерневшая стерня, мокрые стебли осота на межах и полегшая, перестоявшаяся отава на лугах. Деревни притихли, насторожились. Изредка появится на улице человек, свой, местный, пастушок или скучающий по работе дед, которому и в непогоду не сидится в хате. Молодые стараются не по­являться на пустынных улицах деревни.

Ночью, неизвестно кем разложенные на лесных опушках, горят, как волчьи глаза, небольшие костры. В деревнях, будто по покойнику, уныло воют собаки, боясь вылезти из-под наве­сов. Немцы и полицаи безжалостно стреляют в собак, и они предательски пропускают в хату чужих, незнакомых людей.

Озябшие, нетерпеливые и озлобленные люди появлялись к ночи, угрожали оружием, меняли сопревшие потные гимнастерки и шинели на штатскую одежду, без спросу брали хлеб и сало. Исчезали неожиданно, приказывая молчать.

Потом появлялись другие, любопытные, дотошные, но шумные и неспокойные. Эти забирали только военную одежду и харчи.

Днем приезжали полицаи. Искали самогонку, хорохори­лись, стреляли в мокрых нахохленных ворон. Иногда отку­да-то налетали немцы, хвастались: Москва взята, фюрер поехал принимать парад на Красной площади.

Слухов было много. Им верили и не верили. В мор намрутся, в войну наврутся. Ожидали морозов. Крепких, таких, как в финскую. Русский все выдержит, а немец пускай испробует мороза.

При свете коптилок мужчины играли в карты, пили слад­коватый немецкий шнапс и горький, до слез крепкий, пер­вачок.

В ожидании каких-то перемен настороженной, чуткой жизнью жило Поддвинье в ту первую военную осень.

1

В тесной, разделенной на две половины землянке с ма­леньким оконцем, выходящим в еловую чащу, пахло смолой и грибной плесенью. На стене игриво тикали ходики, и уса­тый, хитрый котик на циферблате весело подмигивал черны­ми глазками. Ходики раздобыл Евмен Слюда, когда ходили громить волостную управу на той стороне болотистой, порос­шей тростником речки Сапелки. Управу не разгромили, но, заскочив на хутор, хозяйственный Евмен Слюда снял со сте­ны часы. До Лисьих Ям Евмен нес ходики под полой, никому не сказав о своей добыче. Уставшие после похода люди улеглись на нары и сразу уснули. Под утро Тышкевич про­снулся от звонкого тиканья и, как очумелый, соскочил на пол: показалось, что кто-то положил в землянку мину с ча­совым механизмом.