Александр Осипенко - Огненный азимут

Начинался день. Иссиня-черные рваные тучи располз­лись по небу, как овечье стадо по полю. Из-за туч выплы­вало солнце. Под его лучами искрился помолодевший лес.

Партизаны выбрались из землянки — погреться на солн­це, коротали время в пустых разговорах. От нечего делать Шпартюк надел лейтенантский костюм — он был словно на него сшит. Ходил по поляне, выкрикивая "Гитлер капут!".

— Тимохин,— окликнул Шпартюк Петра.— Есть идея. А ну и ты оденься немцем. Тебе, кажется, подойдет та ши­нель, что на шоссе взяли.

Тимохин нырнул в землянку. Вылез оттуда, выпятив грудь, и страшно вытаращил добрые серые глаза.

— Хайль! — поднял он над головой руку в фашистском приветствии.

Валенда повернулся со спины на бок и поморщился:

— Нечего тут хайлить. Мне эта хайля вот тут в печен­ках сидит.

Партизаны смеялись над Тимохиным: "Вот, черт ста­рый, скажи на милость, вылитый немец!"

— Давай, старик, съездим в деревню,— предложил Шпартюк.

Тимохин сразу же согласился. Их ухарство не понрави­лось Баталову, но и сам он порой бунтовал против ненавист­ного скитания по лесу. Хотелось развернуться, пройтись на виду у людей — пускай знают, что есть на свете такие лю­ди, которым и черт не брат. Потому отговаривал Шпартюка вяло, без большого энтузиазма и напоследок сдался.

— Только осторожней! — сказал он вдогонку.

Шпартюк и Тимохин поехали. Те, что остались в лагере, ожидали их с волнением.

Ослепляюще-яркое солнце спряталось за тучи, и ясный день сразу, сменился серыми неприветливыми сумерками. Нудно и однообразно шумели вершины сосен, навевая тоску и тревогу. Баталов даже зеленел от злости: "Пускай бы Шпартюк... Молодой, его на авантюры тянет, а Тимохин чего взбесился?.. И я добренький. Вернутся живыми — боль­ше не пущу".

Он ходил неторопливо, протаптывая, тропинку между землянкой и кряжистой елью. Валенда вполголоса говорил:

— Мое дело, товарищ капитан, пятое. Но не могу смол­чать. Получается у нас анархия, как в воровской малине. Кому куда вздумалось, тот туда и пошел. Я, товарищ капи­тан, из своей личной практики один случай расскажу. Былу меня один участковый, грамотей и тому подобное, а дис­циплины — ни в зуб ногой. Прибежал как-то ко мне, сопит во всю грудь. "На малину, говорит, набрел".— "Ну и что?" — спрашиваю у него. "Разрешите взять". Отвечаю: "Будет облава, тогда действуй". Не послушал. Самоуправ­но, значит, поперся. Ну, бандиты его и сцапали. До такой наглости дошли, что выкуп за него просят. Во, ситуация была. Так и тут. Захватят немцы Шпартюка, а он нас, чтоб свою шкуру спасти, выдаст...

— Ты это о ком? Еще одно слово, и я тебя из отряда к чертовой матери выгоню,— сорвал на Валенде всю свою злость Баталов.

Гулкий шум мотоцикла разогнал накопленную за часы ожидания ярость. "Черт с ними, хорошо, что вернулись",— сразу же простил Шпартюка и Тимохина подобревший Ба­талов.

Шпартюк и Тимохин прикатили в лес героями. На коле­нях у Петра лежала корзина яичек, в кармане кусок сала. Огромная буханка хлеба, завернутая в белую тряпку, при­вязана была к рулю.

Баталов качал головой:

— Под видом немцев грабили?

Недоступно торжественный и важный Шпартюк выта­щил из карманов офицерского плаща две большие черные бутылки и с безразличным видом подал их Устину Вариводе:

— Ставь их на стол в самый центр. Праздновать бу­дем.— И только после этого спросил у Баталова: — Дума­ешь, немцам такое зелье дали бы? Хрена. Нам, партизанам, подарок.

Валенда осторожно и вкрадчиво спросил:

— Может, отравленное? Зря признались, что партизаны.

— Иди ты, Валенда... Боишься — не пей. Мы там с та­ким трудом людей собрали. Увидели, что немцы, и сига­нули в лес.— И заговорил о другом: — А девки там!.. Хлоп­цы! Ух, девки! Завтра сами увидите. Душу черту заложишь, чтоб такая девка обняла.

Баталов потянул носом воздух. От Шпартюка несло са­могонкой.

— Вы такое натворили, что без пол-литра не разбе­решь,— начал Баталов.

— Так мы же привезли. Пошли, а то, видишь, у хлопцев слюна течет.

Баталов, да и остальные чуть не дрожали от нетерпения. Но Шпартюк и Тимохин умышленно тянули, перебрасыва­ясь только им понятными намеками.

— Не травите же вы душу,— попросил Баталов,

— Ага, взяло. Ну, так слушайте. В верстах восьми отсюда есть деревня. А в ней, как до войны, тихо, мирно. Назавтра приглашали в гости. Ты, Саша, скажи, какой се­годня день?

Баталов и в самом деле не знал — в лесу считать дни было лишним занятием.

— Пятница, хороший мой, пятница.— Пьяноватый и по­тому сентиментальный, Шпартюк обнял Баталова за пле­чи.— А завтра субботу. В деревне бани топят. Парятся, а по­том водку пьют. Боже мой, сто лет не мылся! Знаешь ли, Саша, какое это счастье — помыться в бане? А мы, дурни, до войны не ценили. Да и что мы ценили до войны. Эх, Са­ша, посмотрел я сегодня на подушки. Лежат под самый потолок пуховые, мягкие, в белых, как снег, наволочках с кружевами. И так потянуло меня прилечь, что даже дух заняло. А в военном училище мы этими подушками броса­лись. Бывало, как начнем — только перья летят. А ее, эту подушку, на вытянутых руках носить надо, немытой мордой грех прикоснуться.

— Это правда, товарищ лейтенант,— поддержал его Ти­мохин,— не берегли вещи. А они, как живые, потом о себе напоминают. У моей матери был комод. Половину хаты занимал. Мать собиралась его выбросить. Опротивел он всем, повернуться негде. А когда сгорел наш дом, родители больше всего этот комод жалели.

Охмелевшие люди слушали невнимательно. Было шум­но, дымно, сыро, но хорошо, как никогда.

Назавтра пошли в деревню, затаив в груди гаденький холодок страха. Валенда проклинал себя, что поддался искушению. Но в землянке оставаться одному было риско­ванно.

Деревня — девять разбросанных хат — в лесу. Высокие бронзовые сосны стояли на огородах и даже посреди улицы. Глубже, в лесу, курились бани, и синеватый дымок стлался между стволами, не в силах вырваться из-под густых крон.

Баталовцы, раздвигая оголенные мокрые кусты, стара­лись разглядеть, не кроется ли за тишиной провокация. Их, вероятно, заметили мальчишки — сначала рассыпались, как воробьи, с забора, потом появились снова, но уже не одни.

— Пошли,— сказал Шпартюк.

За ним потянулась тонкая цепочка людей. Баталов нагнал Сергея, пошел рядом, поглядывая, как выбегают из хат бабы, боязливо прячась за мужчин.

— В гости к вам. Примете? — спросил Баталов, оста­навливаясь перед толпой.

— Милости просим,— ответил за всех худощавый ста­рик.

Подошли остальные партизаны и стали полукругом, чувствуя себя неловко под любопытными взглядами незна­комых людей. Шпартюк искал глазами человека, вчера угощавшего его водкой, и не находил. Молчание затягива­лось.

— В ногах правды нет,— молодцевато сказал старик.— Разбирай, бабы, мужиков, ежели такое счастье привалило.