Александр Осипенко - Огненный азимут

Аленка, жена Кости, увидев Бондаренко, засыпала его вопросами. Но Костя остановил ее:

— Может, дашь человеку поесть чего-нибудь горячего? А может, и по чарке найдешь?

Она вышла. Костя вертел цигарку, щурил хитроватые глаза.

— А ты ведь, Федорович, брехал,— неожиданно для Бондаренки сказал он.— И про плен, и про армию. Ведь сапоги на тебе новые. А плащ твой старый...

— Наблюдательности тебе не занимать,— спокойно отве­тил Бондаренко.

— Сначала ты и меня сбил с толку. Потом понаблюдал я за тобой и вижу, ловко брешешь.

— И до чего же ты додумался?

— Думаю, что за будь здоров ты не стал бы риско­вать. А?

— Тоже правда. За будь здоров не стал бы...

— Вот и я так думаю... Мы тут промеж собой говорили. Не может быть, чтобы кого-нибудь из партийных тут не оста­вили...

— Определенно...

Костя, наклонившись через стол и разгоняя широкой ла­донью дым, зашептал:

— Наши за рекой были, возили ложки продавать, и там слышали — партизаны появились. Не слыхал о них?

— Приходилось...

— Может, ты от них?

— А что, пойти хочешь?

Костя задумался. Дососав до самых пальцев самокрутку, положил окурок в жестянку из-под конфет — десять таких бычков и самокрутка.

— Пойти легко. А вот куда она денется?

— Ты прав,— согласился Бондаренко.— С семьей дело табак.

Аленка принесла бутылку самогона, закуску. Проворно расставила на столе. Бондаренко помнил ее девушкой. Тол­стенькая такая и всегда басни читала со сцены. "Ах, Аленка, Аленка, не вовремя ты замуж вышла. Связала Косте руки. Не будь тебя, пошел бы он со мной в лес бить немцев! А те­перь как его от тебя оторвать? И тебя и его жалко. Тебя, Аленка, больше, чем его. Мужчина по закону воевать дол­жен, будь он хоть женат, хоть холост. Но тут война особен­ная. Может случиться так, что он жив останется, а ты погиб­нешь, потому что тебя немцы возьмут. Вот тут и посоветуй человеку".

Выпили по чарке. Самогонка смердела так, что хоть нос затыкай, прежде чем ко рту поднести. Бондаренко отодвинул бутылку. Костя, вероятно, понял это по-своему.

— Побудь, Аленка, на кухне: нам здесь посекретничать надо.

Аленка шмыгнула за дверь, плотно прикрыв ее за собой. Бондаренко удивился такой почти воинской дисциплине.

— Зачем ты ее выпроводил?

Яльцев не ответил. Он прикрутил фитиль в лампе, и ком­ната сразу показалась меньше. Яльцев сел верхом на скамью, лицом к Бондаренке.

— Расскажи мне, Платон Федорович, без утайки всю нашу политику. Душа горит. Бывало, без газеты, без послед­них известий спать не ляжешь, а теперь вот висит тарелка на стене, и ни звука. Как в болоте на краю света живем.

— Чудак ты,— усмехнулся Бондаренко,— я и сам мало знаю.

— Зачем же ты пришел? Темнишь, Федорович?

— Не темню, Костя. Откуда я пришел, не спрашивай, не положено знать...

— Теперь вижу, не темнишь,— обрадовался Костя.

— А зачем пришел, скажу. Народ на борьбу с немцами поднимать. Просто, ясно и, как видишь, сложно. Бывало, надо нам план выжать, созовем собрание, поговорим, подна­жмем, и план готов. Нынче не то. Говори да оглядывайся. А самое главное — как тебе скажешь: "борись с немцами", если у тебя жена, а вскоре, вижу, и ребенок будет.

— Ты меня, Платон Федорович, знаешь. Скажи, подво­дил ли я тебя когда-нибудь? Нет, ты скажи? — добивался Яльцев.

— Сдается, никогда.

— И теперь не подведу. Я с тобою куда хочешь пошел бы, но сам видишь...

— То-то же...

— А я тут не пригожусь? Помогать я всегда готов, будь спок — Яльцев не подведет. Только скажи — по одному в озере бобиков потопим.

Бондаренко обнял Костю за плечи, прижал к себе с отцов­ской нежностью. Тому это не понравилось: набычил голову.

— Эх, Костя, Костя, хороший ты хлопец, а рассуждаешь, как ребенок. Дознаются немцы, что ты нам помогаешь, и тебе, и Аленке твоей — одна дорога.

— Пусть еще дознаются. Думаешь, я лопоухий? Я кого хочешь вокруг пальца обведу. Притворюсь добреньким, а сам буду немцам харакири делать.

Бондаренко хохотал, запрокинув голову. В комнату, оче­видно не веря, что мужчины ведут серьезный разговор, за­глянула Аленка. Костя замахал на нее руками — рано.

— Не думал я, что ты на конспирацию способен.

— Да и ты на подпольщика не похож, больно уж груз­ный,— поддел Бондаренку Костя.

— Зато никто не догадается, какая у меня крамола спрятана.— И уже серьезно сказал: — Вот что, Костя, вой­на — не забава. Ты свои пионерские штучки брось. Помню, как ты шпионов ловил. Дядька в кустах присел, а вы его за штаны и в сельсовет — шпиона поймали. В нашей работе так: раз ошибешься — сам погибнешь и еще многих людей погубишь. Партия такое не одобрит. Твоя жизнь принадле­жит не тебе, а партии. Погибнуть просто. А какая от этого польза? Ровным счетом — никакой!.. Так что надо ухо вост­ро держать и на авантюры не бросаться. Дошло?

— До самого сердца.

— Прежде всего подбери таких хлопцев, из которых мож­но создать организацию. Найдешь таких, по одному ко мне приводи. Трое будут тебя знать. И только трое, потому ищи самых проверенных, сильных, крепких духом. Каждый из троих подберет еще по трое. Сколько будет?

— Девять,— не задумываясь, ответил Костя.

— Вот видишь,— думать надо. Двенадцать, а ты трина­дцатый. Боевое отделение. А что дальше делать, скажу по­том.

В лампе шипел, потрескивал фитиль, слабенький огонек не мог разогнать сумрака.

Оба молчали. Все выглядело бы по-будничному просто, если бы за всей этой внешней простотой не стояла суровая правда тех дней. За черным занавешенным окном где-то на площади мок под дождем немецкий часовой, и догадайся он, о чем здесь разговаривали, ни этот дом, ни люди не спас­лись бы от огня и лютой гибели.

— Федорович, вот что я думаю. Переночуй у меня. А зав­тра я тебя к теще на хутор отведу. Там спокойнее. Человек ты партийный, и не следует вот так гарцевать по-казачьи пе­ред немцами.

— Дельное замечание,— согласился Бондаренко.

15

— Вы, Сухаревский, осел... Партийный билет вы должны были сдать нам.

— Тогда я не думал, что он понадобится.

— Вы о многом не думали. Теперь вам понятно, я на­деюсь?..

— Назад пути нет, господин гауптштурмфюрер.

— В таком случае вы ничего не поняли.

Сухаревский удивленно взглянул на офицера-гестаповца.

Он и в самом деле ничего не понял. С того времени, как он попал сюда, привычные представления не имели никакого смысла. Все тут казалось тайной, которую не мог раскрыть никто, кроме этого офицера. На каждом шагу можно было ожидать ловушек, которые расставлял ему гауптштурмфю­рер.

Это недоверие оскорбляло Сухаревского. Какого черта они так долго его проверяют? Разве он не сам пришел к ко­менданту? Разве он отказывается пойти на работу? В управу, на крайний случай в полицию. Отчего же ему не предлагают никакой должности?