Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Комнат было десять или двенадцать. Анна, идя туда и обратно, сбилась со счету. Господские помещения были светлые, с высокими потолками, в зеркалах и картинах, и смущало множество всевозможных кресел, позолоченных стульев с причудливо изогнутыми ножками. В комнатах царил хаос, особенно там, где ютились курземские беженцы в ожидании, когда красные стрелки наконец прогонят ко всем чертям кулацкие роты и немецкие полчища. Кое-что из вещей было сломано и небрежно брошено. И несмотря на это, у пушкановцев от этой невиданной красоты перехватило дыхание. Неизгладимое впечатление произвела на Анну полукруглая комната хозяйки, которая почему-то называлась «будуаром»: вся розовая с золотом, с полунагими розовыми ангелочками на потолке и над кроватью, и гостиная — самая просторная из всех комнат. Весь потолок зала был усыпан звездами, пол оказался гладким, как лед после первого мороза, а вдоль стен — множество светильников. Отовсюду смотрели золотистые девы в венках, с канделябрами в руках. Под потолком — три огромные люстры. После осмотра школьники зал убрали и почистили. «Навели пролетарский порядок», — как пояснил Малкалн. Когда вечером зажгли добытые где-то огарки свечей и помещение залил теплый, золотистый блеск, Анне показалось, что она очутилась в самом средоточии красоты. Потом Малкалн еще раза три водил туда учеников на толоки: убирать фруктовый сад, чистить клеть и склад, где было много всяких машин и карет, полоть грядки сахарной свеклы (коммуна взялась выращивать свеклу, из которой варили сахар). И каждый раз она старалась заглянуть в окно панского зала и никак не могла налюбоваться им. Теперь, оказывается, мыза досталась родственнику гротенского социал-демократа Дабара.

«Собрание, наверно, состоится в зале Пильницкого… — подумала Анна, — Хотелось посмотреть, на прежнем ли еще месте красивые светильники». Но в господский дом она не попала. Только они прошли через чугунные ворота и аллею, как Моника свернула на твердо утоптанную дорожку к батрацкой — к бывшей сыроварне. Четырехугольники окон светились желтоватым отблеском, обе створки дверей распахнуты настежь, у входа вертелась девчонка в светлой косынке и непромокаемых сапогах, двое взлохмаченных парней, должно быть, приглашали ее на собрание, а она, то ли скромничая, то ли заигрывая, упрямилась. Когда Анна с Моникой вступили в сени, один из парней направил их:

— Прямо идите! Сейчас перекур. Потом скажет речь товарищ из центра.

Сыроварня мало чем отличалась от крестьянской избы — надо быть осторожным, чтобы не стукнуться головой о потолочные матицы. Обстановка бедная. Несколько дощатых скамей разной длины, перед ними — столик и три деревенских стула. Стены голые, словно выметенные. Только напротив дверей бумажный плакат со многими следами сгибов: вскинутая рука с вытянутым указательным пальцем и кирпично-красными буквами над ней: «Сердце и ум рабочих — социал-демократ». В помещении находилось несколько десятков парней и девчат, шесть тетушек постарше и Антон Гайгалниек в полной форме. Большинство парней Анна знала. Иные были из Старой, иные — из деревни Скружмани, человек пять рабочих с известкового завода (их можно было узнать по сдвинутым на затылок фуражкам с надломленным козырьком). Из пушкановцев здесь оказались Габриела Дабран, Изидор Спруд и старая Спрудиха.

Устроители сходки Анну и Монику заметили чуть погодя, когда чужой парень, который за столиком перебирал бумаги и газеты, громко захлопал в ладоши и пронзительным голосом предложил «товарищам занять места». Обе гостьи еще не решили, куда им сесть, и, пока они в поиске места тянули шеи, Габриела Дабран воскликнула: «Аня!» — и кинулась к столику, к чужому. Оглянулся и Изидор Спруд, удивленно вздернул веснушчатый нос и протиснулся к девушкам.

— Смотри, какие нежданные гостьи! Аня, вот так радость, какая радость! — Подал руку и Монике, но даже не посмотрел на нее, только так, между прочим. — Знали бы, что приедете, начальник послал бы за вами сани. Видишь, товарищ Зеймульш… — начал он, но тут же осекся — подошла Габриела с самим представителем центра. Но все же осмелился добавить: — Анна Упениек из гротенской гимназии.

— Очень рад! — Сверкнул Зеймульш гладко выбритым черепом. — Оч-чень приятно… Городская и сельская трудовая молодежь всегда должны держаться вместе. Демократия одинаково нужна и городу, и деревне. Деревне, может, и не так, но все же. Товарищ Дабар будет очень рад, если узнает, что гротенские гимназисты посещают собрания трудовой молодежи. Немало он навоевался с руководителями средней школы. Он правильно говорит: нельзя запрещать школьникам участвовать в политической жизни! Будем надеяться, что он в этом смысле чего-то добьется. Социал-демократия — государственная организация, она развивает сознание народных масс, организует достижение законного большинства.

— Что у вас сегодня намечено? — Анне надоело многословие представителя центра.

— Доклад и взаимное общение. Вернее говоря, два доклада. Жаль, что вы на первый опоздали. О земельной реформе говорил Озол-младший. Он из местных, вы, должно быть, знаете его… Теперь мой черед. Вопрос о демократии. Оч-чень важный вопрос. А теперь пройдите, пожалуйста, вперед! Почетным гостям — почетное место.

— Спасибо! — отказалась она. Моника уже уселась на освобожденный для нее край скамейки. — Я тут же, со своими. Какой я почетный гость?

— Но, уважаемая… — Руководитель состроил огорченное лицо. — Мне это виднее. Пож-жалуйста, пож-жалуйста… Вы в самом деле не хотите? Уважаемая!

Еще немного поторговавшись, он наконец уступил. Может быть, потому, что игра эта уже привлекла внимание остальных, Зеймульш еще раз кивнул и направился к столику.

— Товарищи, волостная трудовая молодежь! — начал он, как только мог громко, особенно напирая на нисходящие интонации латгальской речи. — Местный отдел трудовой молодежи сегодня хочет побеседовать с вами о демократии. Об основах латвийского государства.

Он замолчал, кивнул Изидору и, когда тот вместе с плечистыми парнем из деревни Старой встал за болтливыми старичками на последней скамье, достал из верхнего кармана пиджака узкий блокнот, раскрыл его, положил перед собой на стол и стремительно заговорил. Так срывается с места застоявшаяся лошадь. Он на одном дыхании сыпал округлые, как горох, слова, но без прямой взаимосвязи. Слова доходили до слуха, но в сознание слушателей проникали лишь обрывками мыслей.

Анна, привыкшая на нелегальных собраниях к содержательным, ясно излагаемым докладам, долго не могла понять, что, собственно, хочет сказать этот лысый человек. Только спустя некоторое время Анна в какой-то мере поняла, куда течет поток патетических фраз оратора. То была хвалебная песня белой Латвии и социал-демократам. А как же! О возвышенные идеалы демократии, рожденные в золотой век Греции! Тысячелетиями человечество стремилось к ним, и теперь, после мировой войны, они обрели крылья для высокого полета. В Германии, Англии, Австрии, Бельгии демократия гордо поднимает голову. Там трудящееся большинство через своих представителей — социал-демократов — взяло в свои руки бразды государственной власти. В древности люди видели в демократии залог прекрасного будущего. Со свободой и равноправием для всех. Без всякого притеснения! Такой же мы строим и нашу свободную Латвию. Но по-настоящему стать свободной ей мешают разные подлые партии. Они не помнят истории, страданий латышского народа, его сражений за латышское государство. Не помнят, что латвийская республика куплена ценой крови рабочих, что у социал-демократии величайшие заслуги в разгроме прибалтийских дворян, как и в требовании не выплачивать помещикам возмещение за отчужденные земли. Идеалы демократии прошлого выражены в учении политэкономии современной демократии. Рабочие должны честно бороться, убеждать народ, просвещать его. И прежде всего — молодежь. Надо помнить о том, что дала латвийская демократия молодежи. Чего стоит одна свобода совести.